произнести хотя бы слово. Единственное, о чем обычно заботился обреченный, – чтобы ритуальный палач и все прочие воины успели заметить улыбку, с которой он встречает удар ярма, последний удар своей земной судьбы. И вот тут уже, на улыбку, «гонец» скупиться не должен был.
– Я не хочу, чтобы кто-либо унижал себя просьбой о моем помиловании, – положил Бьярн свою, уже тяжелую, руку на голову машинально подавшегося к нему Гаральда. Этим жестом он прощался и с тремя своими сыновьями, которые оставались далеко отсюда. Слишком далеко от него, поскольку оставались в ЭТОМ мире, а не в том, в который он уходит. – Помиловать можно только того, кого приговорил сход общины или королевский судья. Избранный жребием может просить только об одной милости – поскорее отправить его в путь, к богам. Разве я не прав, Гуннар Воитель?
Гуннар отвел взгляд и промолчал. Возможно, только теперь он по-настоящему понял, что теряет последнего из друзей своего детства, последнего, кто помнит здесь о том, что и он когда-то был таким же золотоволосым и юным, как Гаральд Гертрада.
– А теперь отойди, будущий конунг конунгов Норвегии, – неожиданно резко и бесцеремонно оттолкнул мальчишку Бьярн. – Только помни, что у викингов короли сражаются и гибнут вместе со всеми воинами. И жребий тоже иногда тянут вместе со всеми. Так отойди же и, чтя обычаи предков, стань там, где стоят все остальные воины.
Повернувшись спиной к Гаральду и к королеве, обреченный решительно ступил к камню, на котором лежало ритуальное ярмо. Взойдя на Ладью Одина, Бьярн отстегнул меч, положил его рядом с этим странным орудием ритуального палача, затем так же привычно, а потому быстро, отстегнул кинжал и тоже положил на меч.
Завершив эти нехитрые приготовления, «гонец к Одину» раскинул руки, поднял глаза к небу и улыбнулся кому-то, видимому в эти мгновения только ему одному: «Жди меня, я иду!» А затем ожидающе и даже подбадривающе взглянул на ритуального палача Рагнара Лютого, как бы говоря ему: «Ну, чего замялся?! Делай свое кровавое, но святое дело!»
Казалось, теперь уже ничто не способно остановить жертвоприношение. Даже растерянная королева сумела взять себя в руки и, опустив взгляд, отойти на плоский утес, нависающий над заливом, как полуразрушившийся под ударами стихии нос ладьи. Хотя она и была королевой викингов, однако понимала, что подобные кровавые оргии не для ее нервов.
16
Прокопий провел варяга до выхода из монастырского строения, вернулся в свою келью и увидел, что посреди нее, скрестив на груди руки, стоит в раздумье инок Иларион[31]. Кованая железная дверь, из-за которой он появился, так и осталась открытой.
– Так ты все слышал, Иларион?
– Все, – задумчиво подтвердил тот.
– Теперь ты понимаешь, что я не зря упросил Дамиана заманить сюда варяга вместе с княжной.
– Лучше было бы, если бы княжна
Монах Иларион был учителем детей князя Ярослава Мудрого. Кроме того, он вошел в отечественную историю как известный литератор своего времени, автор книг: «Слово о законе и благодати», «Исповедь веры», а также один из составителей Судебника. Когда в 1051 году князь Ярослав Мудрый, без ведома Константинопольского патриарха, отважился назначить главу Русской Церкви, выбор его пал именно на Илариона.
