Версень недовольно повел бровью, защитил Бельского:
– Почто с одного Федора Ивановича спрос? Там же чать и князь Дмитрий Иванович воеводой.
Василий замедлил шаг, проронил насмешливо:
– Ты, боярин, не умничай.
Потом, заложив руки за спину, заходил, шагая широко. Длинные полы шитого серебром кафтана развевались на ходу, высокий воротник подпирал бороду. Откашлялся, снова сказал:
– И хоть воевода Вельский голову сложил, ан без славы. И нам, всему воинству, позор…
– Сколь людства загубили и казне урон, – вздохнул Михайло Плещеев.
– Воинству нашему от Казани поворот и на веки веков, – снова просипел боярин Версень. – Мы с боярином Твердей упреждали о том, ин нас во злом умысле упрекнули.
Государь круто поворотился, вперился темными глазами в Версеня. Сказал тяжело:
– Вот в чем речь твоя, боярин?
Версень отшатнулся в испуге, а Василий дышит в лицо, продолжает говорить:
– Не о деле пеклись вы, бояре, а не хотели зады от лавок отрывать, в поход идти. За то же, что Твердя пушки утерял, заставлю ответ держать.
– Великий князь… – попытался вставить слово Версень.
Василий оборвал его резко:
– Не токмо великий князь я есть вам, но и государь! Го-су-дарь! – по слогам повторил он. – И так величать меня надлежит, како и отца моего, Ивана Васильевича, звали!
И тут же, повернувшись к князю Холмскому, сказал уже спокойно:
– Тебе, князь Василий Данилович, мое повеление. Поведешь полки на подмогу брату Дмитрию. А нынче нарядим гонца, пускай Дмитрий Иванович дождется тебя, князь, с войском и допрежь Казани ему не искать. И тот гонец пусть скажет Дмитрию, чтобы отрядил ко мне на Москву боярина Твердю.
Затихли к ночи княжьи хоромы, опустели. Гулко. Заскрипят ли половицы под ногой, либо застрекочет сверчок за печкой – по всему дворцу слышится.
Накинув на плечи кафтан, Василий направился в опочивальню жены. Перед низкой железной дверцей постоял, будто раздумывая, потом потянул за кольцо. Смазанная в петлях дверь открылась бесшумно. Пригнув голову, Василий переступил порог. Опочиваленка тускло освещалась тонкой восковой свечой. За парчовой шторой молельня. Оттуда раздавался монотонный голос Соломонии. Василий заглянул в нишу. Стоя на коленях, Соломония отбивала поклоны.
В свете лампады блестело золото икон, пахло лампадным маслом, сухими травами, развешанными по стенам молельни. Великий князь знал: Соломония лечится травами от бесплодия. Горько усмехнулся.
Опустив штору, Василий сел на край кровати. Под тяжестью заскрипело дерево. Вошла Соломония. Увидев мужа, не обрадовалась, спросила строго:
– Почто не упредил?
Василий ответил сухо:
– Не всегда упреждают. – И, повременив, закончил: – Коль не рада, могу уйти.
– Чего уж. Раз пришел, оставайся.
Скинув
