раба – кроется суть нашего взаимонепонимания. Здесь же зарыт корень всех неврозов и комплексов, лежащих в основе психики здорового (подчеркиваю: здорового!) помпилианца…»
– Удав? – не поверил мальчик.
Глаза его горели от восторга.
– Огромный, – подтвердил дед. – Тигровый. Метров семь, не меньше.
Он не стал объяснять внуку разницу между удавом и питоном. Подрастет – узнает, если захочет.
– А как его звали?
– Катька.
Мальчик подпрыгнул от удивления:
– Это была удавиха?
– Точно так, парень. Тигровая удавиха Катька. Добрейшей души тварь…
– А что она ела?
– Вальтер давал ей крыс. Еще – голубей, уток. Однажды недосмотрел, и Катька сожрала обезьянку клоуна Гомеля. Вальтер долго извинялся перед Гомелем, даже купил ему новую обезьянку, но ничего не получилось. Гомель послал Вальтера…
– В задницу!
Ладонь деда шлепнула сквернослова по губам:
– Куда подальше. А Катьку он просто возненавидел.
– Ну и дурак!
Одним прыжком мальчик перемахнул через перила веранды. Внизу, на земле, лежала бухта пеньковой веревки – дед третий день собирался укрепить загон новыми жердями, да все откладывал. Ухватив веревку за разлохмаченный конец, мальчик обмотался пенькой с ног до головы. «Катька! – вопил он, вертясь мелким бесом. – Эй, Катька!» Мальчик еще не решил, кто он: укротитель Вальтер или генерал Ойкумена, спаситель Галактики, схватившийся с могучим удавом-модификантом в джунглях Канцуны. Пряча улыбку в густых усах, дед следил за внуком. По мнению старика, больше всего парень напоминал сейчас ту самую злополучную обезьянку, подвернувшуюся Катьке в скверную минуту.
Но скажи об этом герою – обид не оберешься.
– Дальше! – потребовал мальчик.
Кряхтя, дед достал из кармана куртки флягу. Отвернул пробку; кругом запахло крепчайшей ракией. Глоток, другой – зная цену паузе, дед не торопился с продолжением рассказа. Лицо его сморщилось от удовольствия. Подвижное, забавное лицо, словно маска, сделанная из пористой резины – брови домиком, нос картошкой, губы оладьями. Казалось, старик удивляется всему на свете.
– Вальтер работал с хищниками. Леопарды, ягуары. Трое лигров…
– Тигров, дедушка.
– Лигров. Ты когда-нибудь видел полосатого льва? И грива у них короткая, будто стриженая. Лигры, парень: самец и две самки. Еще махайрод-альбинос с Целии-II. Спал, красавец, сутки напролет. Клыки, что кинжалы; зевнет, и публика ревет от счастья. На манеж Вальтер выходил с ягуаром на плечах. Между прочим, тот еще рюкзачок. Сто десять килограммов живого веса. Вальтер был голым по пояс, в шароварах из красного шелка. Женщины при виде его мышц…
«Писали кипятком,» – беззвучно шевельнулись губы деда.
– …устраивали овацию, – закончил он. – Кланяясь, Вальтер незаметно подбрасывал ягуара, и зверюга кувырком слетала на заранее установленную тумбу. Случалось, если Вальтера забирал кураж, он брал на плечи не ягуара, а Катьку…
– И Катька дралась с махайродом!
– Вынужден тебя разочаровать…
В небе, время от времени прячась за облаком, плыла надменная Лукреция – спутник Октуберана. Пылевые облака вокруг млечно-желтой красотки сверкали вуалью, густо усыпанной алмазами. Из-за холма тянуло зябкой свежестью реки. Оттуда доносились странные звуки: скучающий великан, сложив ладонь лодочкой, лениво хлопал по воде. Это плескались бегемоты, устраиваясь на ночлег.
– Ни с кем Катька не дралась. Но Вальтер сутулился, когда выходил с удавом. Лицо его делалось красным. Пройдя на центр манежа, он начинал вертеться волчком. Небыстро; так, для вида. Живой шарф сползал с Вальтера в опилки, Катька поднимала голову и внимательно осматривала партер. На самом деле она ничего толком не видела. У змей вообще слабое зрение. Но когда здоровенный удав, поднявшись на хвосте, вглядывается в тебя… Слабонервные дамочки из первых рядов падали в обморок. Потом Катька обвивалась вокруг тумбы с махайродом и дремала до конца номера. Смотай веревку в бухту, парень…
– Дедушка!
– Смотай, или я не стану рассказывать дальше.
Ворча, мальчик подчинился. Они были похожи: старик и ребенок. Худощавые, жилистые; в движениях мальчишки сквозила порывистость, которая с годами станет обдуманной, возможно, жестокой резкостью. В расслабленности деда таилась резкость, которая с возрастом научилась беречь силы, не расходуя их попусту. Еще глоток ракии – если бы не сумерки, стало бы видно, что кончик дедова
