словам, полились, поплыли, заливая душу восторгом, великие, святые каждому русскому драгоценные, слова:
Боже царя храни…
Сильный, Державный,
Царствуй на славу,
На славу нам!…
«Трр-дам… Трр-дам… Тррр-дам», – все ускоряя темп, отстукивают по рельсам красные коробки вагонов воинских поездов. Идут, несутся на войну солдаты… Хор пел:
Мы смело двинемся вперед!…
Мы – Русские солдаты!..
Пошли стрелки Акантова…
Что это за страшные выкрики в хоре? Почему бодрую песню вдруг сменило погребальное, панихидное пение?.. С правого фланга из задней шеренги кто-то сказал страшным, за душу хватающим, печальным, глубоким, из самого сердца идущим голосом:
– Прощайте, все друзья!..
– Прощай, моя Родина!..
– Прощай, мой дом… И ты, Тихий Дон!..
Кто это сказал?.. Акантов знает этого широкоплечего, загорелого, с темным румянцем на щеках, человека. Как скорбны его темные глаза, как страшно смотрят они из-под нахмуренных бровей, и сколько в них неизжитой печали и скорби?.. Это Бажанов-Корниловец!.. Корниловец Бажанов!..
Сколько раз вместе дрались Акантов и Бажанов с большевиками. Скольких своих друзей, соратников схоронили они в глухих степных могилах… И, угадывая мысли Акантова, со страшным горем возглашает Бажанов:
– Вечный мир и покой пошли, Господи… Всем павшим на поле брани…
Гудит, густым органом поет под сурдинку хор: «Вечная память!.. Вечная память!..».
– Всем погибшим от ран и болезней…
Слезы застилают глаза Акантову. Сквозь нахлынувшие печальные мысли, он слышит, как гремит торжественно хор:
Слава нам, войску Донскому,
Слава нашим казакам,
Войсковому атаману,
И станицам, и полкам…
Поднялся Дон…
Бегут слезы из глаз Акантова, текут по щекам, падают на усы, капают на черный пиджак. Мешают глядеть, не дают слушать думы и воспоминания… Что это?.. Старость?..
Уже не в силах владеть собою, Акантов плакал крупными слезами. Лиза дергала отца за рукав:
– Папа!.. Папочка!.. Не надо!.. Не надо так!.. Люди тут!.. Увидят!.. Посмеются!.. Нехорошо, папочка!
Акантов не слышал дочери.
VIII
В антракте к Акантову подошел среднего роста плотный черноволосый человек неопределенного возраста:
– Ваше превосходительство, – развязно сказал он, протягивая руку Акантову. – Егор Иванович не признаете?.. Какими судьбами?.. Каким ветром вас занесло в наши края?..
Акантов вглядывался в говорившего. Большая круглая голова, со щеками хорошо проложенными салом, без морщин, с толстыми, чувственными губами, небольшие узкие глаза с искоркой, – не разберешь: дружеской или хитренькой. Говорившему можно было дать и двадцать пять лет, и все сорок пять. Неопределенное было лицо, международное. Пусти в любом городе в толпу – так сольется с ней, так растворится, что никакой сыщик не найдет его и не узнает. Русский?.. Немец?.. Кто хотите. Густые
