ненависти, и они дурнели в душе и в лице. Настя была не из их числа. На татарских ремнях она вспоминала, что не только мать, но и сама она, болея, обещала посвятить себя Богу. А потом, когда прошла болезнь, забыла свою клятву и нашла себе земного суженого. Так что свои страдания она считала карой за нарушение обета. Не жалуясь, бежала она за ордынскими конями. А страдания, которым она подверглась и которые спокойно переносила, придавали ее лицу, и без того красивому, еще большее вдохновение. Лицо ее приобрело одновременно нежное и отважное выражение, а взгляд от боли стал глубже. Ее дух рос и крепчал в успокоении, как это и бывает у всякого, кто несет свой крест с мыслью про Бога и очищение.
Татары знали на деле, сколько может выдержать каждый сорт живого товара. Для этого, конечно, не следовало перегибать палку, ведь «товар» сулил им богатство.
Но все оставшиеся в живых жертвы, пока не дошли до Крыма, несколько раз впадали в жар. К их числу принадлежала и Настя.
Она молитвой усмиряла свою боль. В своем воображении она видела, будто утром, церковь св. Духа в Рогатине, или кафедры св. Юра во Львове, впервые увидела своего Стефана.
Но со временем жар из-за степного зноя и пыток доводил ее до бреда и она ложилась прямо на твердую землю, чтобы отдохнуть. Тогда ее начинал неотступно преследовать призрак Черного шляха, хотя она и закрывала глаза. В ее воображении по этому тракту шла черная смерть, чума. Она была высокой, до туч, вся черная, как бархат, с черной косой на белом костяном черенке в руке. Шла степями Запорожья и смеялась, шла с восхода солнца…
Настя уже свыклась с мыслью про все – даже про черную смерть на Черном шляхе.
В это время ее Стефану удалось в суматохе присоединиться к одному казацкому отряду. Вскоре он добрался до Каменец-Подольского, где у его отца были товарищи.
Вскоре с одним из них он пошел в монастырь тринитариев, которые занимались выкупом из плена. Там какой-то польский монах с набожным видом заявил ему, что если он примет польскую веру, то получит помощь при выкупе своей суженой. Но как-только услышал от спутника Стефана, что его отца зовут Дропан, сразу смягчился и стал рассчитывать деньги для выкупа. Дропан был известен богатством.
Молодой Стефан любил Настю. Но он любил и свою церковь, хоть она и находилась в приниженном положении. Может, оттого он и чувствовал так резко ее слабость при сравнении с костелом. Он не понимал ни причин ее слабости, ни причин силы католиков, хотя и видел мощь организации латинских священников, их вездесущесть и цепкую связь их взаимной поддержки.
Как каждая сильная и благородная натура, Стефан не поддался бы ни на какие обещания, знай даже, что они точно исполнятся, если ценой их было забвение своей веры. На предложение чужого монаха не ответил ни слова, хотя и сожалел, что родная церковь не имела ордена наподобие тринитариев. Товарищ отца отвечал за него:
– Это сын
