трудный почерк О. М., датировала рукописи и отбивала всё, что можно, например, хранившуюся у нас поэму Пяста[124] и черновики сонетов Петрарки. Мы все заметили, что чин интересуется рукописями стихов последних лет. Он показал О. М. черновик «Волка» и, нахмурив брови, прочел вполголоса этот стишок от начала до конца, а потом выхватил шуточные стихи про управдома, разбившего в квартире недозволенный орган. «Про что это?» – недоуменно спросил чин, бросая рукопись на стул. «А в самом деле, – сказал О. М., – про что?»[125]
При аресте забрали (конфисковали или реквизовали) не так уж и много: паспорт (№ 3669920), письма, записи адресов и телефонов, а также стопку бумаги на стуле – 48 листов творческих рукописей на отдельных листах. На обороте протокола обыска есть помета: «Переписка взята в отдел. С. Вепринцев» – но имелась в виду, скорее всего, не собственно эпистолярия[126], а все изъятые бумаги в целом (за исключением паспорта).
В архиве Надежды Яковлевны сохранилась бумажка с записанными на ней карандашем номером и датой ордера, а также адресом справочной ОГПУ: «Кузнецкий мост. Дом № 24. Окно 9»[127] – видимо, Вепринцев на прощанье продиктовал[128].
Претензий к обыскивающим О.М. не заявил. Набор личных вещей, которые он взял с собой, был немного странным: восемь воротничков, галстук, три пары(?) запонок, мыльница, ремешок, щетка и семь разных книг. Все это, а также паспорт и 30 рублей денег, он сдал в тот же день под квитанции дежурному приемного покоя во Внутреннем изоляторе ОГПУ на Лубянке, куда его и привез воронок.
Делу его присвоили тогда номер – № 4108[129], после чего была сделана тюремная фотография, сняты отпечатки пальцев и заполнена «Анкета арестованного». Среди стандартных ответов на стандартные установочные вопросы анкеты выделяется один – о состоянии здоровья: «Здоров: сердце несколько возбуждено и ослаблено».
Это возбуждение передает и фотография – совершенно исключительная уже по той позе, которую зафиксировал тюремный магний. Мандельштам, наверное, единственный, кто снялся в тюрьме, так по-наполеоновски скрестив руки: сколько же в его взгляде и в этом жесте независимости и свободы – то есть ровно того, что тотчас же после фотосессии начнут усиленно отбивать и отбирать!..
Мандельштамовский следователь готовился к его допросам, немного блефуя, – то есть, не имея на руках ничего, кроме чьего-то инициирующего доноса[130], а также изъятой у О.М. «переписки» на 48 листах.
Среди прихваченного во время обыска был и автограф «Волка», на который О.М. обреченно кивнул еще при обыске, но про это стихотворение в протоколах допросов – ни единого упоминания. Бегло ознакомившись с ночным уловом, следователь, по-видимому, не нашел на 48 листах ничего из того, что искал. И – направил своего оперативника снова на квартиру, посмотреть еще раз, да получше.
К этому времени Н.М. и А.А. даже разработали небольшую «матрицу преступления и наказания»: за пощечину А. Толстому – ссылка, за «Волчий цикл» – лагерь, за стихи о Сталине –
Это были чистовики двух огромных поэм Пяста – «По тропе Тангейзера. Поэма в отрывках» и часть «Поэмы о городах», в одной из которых, по словам Н.М., проклинались «венчанные» и воспевались незаконные жены. Там же были две автобиографии Пяста и другие материалы. Утром 17 мая, еще до того, как пришли из ОГПУ со вторичным обыском, Н.М. вместе с А.А. всё это вынесла из дому в базарных корзинках и передала «великанше-подруге» Пяста, с которой он раз приходил на Нащокинский читать поэмы (Мандельштам Н. Воспоминания. М., 1999. С. 26–27). Тут Н.М., скорее всего, ошиблась: архив она передала актрисе Н.С. Омельянович, второй жене Пяста, а имела в виду Клавдию Ивановну Стоянову, его одесскую подругу и впоследствии жену. Именно у ее дочери, Татьяны Фоогд-Стояновой (падчерицы Пяста), проживающей в Амстердаме, впоследствии оказался и сохранился спасенный Н.М. архив (см.: Т. Фоогд-Стоянова. О Владимире Алексеевиче Пясте // Наше наследие. 1989. № 4. С. 102). «Поэма о городах» опубликована Е. Голубовским (Новая Юность. 2003. № 5. С. 75–98).
Мандельштам Н. Воспоминания. М., 1999. С. 15.
Хотя интерес к бухаринским записочкам, если они были, наверняка был гарантирован. Об этом интересе, – правда, применительно к 1938 году, – вспоминала Н.М.
РГАЛИ. Ф.1893. Оп.3. Д.82.
Впрочем, в этом же здание находилась и приемная Политического Красного Креста!
Впоследствии к номеру следственного добавился номер соответственного архивного дела, каковое, в свою очередь, со временем тоже перенумеровывалось.
Самого доноса в деле нет.
