А потом еще четыре пенса тебе. – Она посмотрела на подругу.
– Что-то многовато для двух пенсов, – заметил невзрачного вида пассажир.
– Не может быть, – заволновалась вторая леди. – Я ведь была тебе должна шесть пенсов.
– Да, именно так все и было, – настаивала первая леди.
– Вы дали мне шиллинг, – обвиняющим тоном заявил кондуктор. Он вернулся и теперь недовольно тыкал указующим перстом в старшую из подруг.
Та кивнула.
– А я вам отсчитал шесть пенсов и два пенса, разве не так?
Леди согласилась.
– А ей, – кондуктор кивнул в сторону младшей, – четыре пенса. Правильно?
– И я отдала их тебе, дорогая, – заметила та.
– Стукните меня, если это не меня обманули на четыре пенса! – закричал измученный кондуктор.
– Но, – заметил румяный джентльмен, – первая леди дала вам шесть пенсов.
– И я тут же их вернул, – ответил кондуктор и снова гневно указал на старшую из подруг. – Если хотите, можете проверить мою сумку: там нет ни единой шестипенсовой монеты!
К этому времени все уже забыли, что делали, и возражали просто так, на всякий случай. Румяный джентльмен взялся навести порядок, и в результате неподалеку от Пиккадилли-серкус трое из пассажиров уже угрожали кондуктору наказанием за неподобающую манеру высказывания. Кондуктор, в свою очередь, вызвал полицейского и записал имена и адреса обеих дам, твердо вознамерившись подать на них в суд за утраченные четыре пенса (бедняжки хотели заплатить требуемую сумму на месте, однако румяный джентльмен не позволил этого сделать). Младшая из подруг решила, что старшая хотела ее обмануть, а старшая расплакалась от обиды.
Мы с румяным джентльменом вместе доехали до станции Чаринг-Кросс. Возле кассы выяснилось, что нам по пути и дальше, так что расстаться не удалось. Всю дорогу попутчик рассуждал о четырех пенсах.
Возле моей калитки мы пожали друг другу руки, и он выразил восторг, так как оказалось, что мы близкие соседи. Трудно сказать, чем именно я вызвал столь откровенную симпатию: сам он изрядно мне надоел, и я вовсе не старался этого скрыть. Впоследствии выяснилось, что такова особенность его характера – немедленно попадать под обаяние всякого, кто удержался от открытых оскорблений.
Спустя три дня он без объявления ворвался в мой кабинет – очевидно, близкие друзья всегда так поступают – и попросил прощения за то, что не зашел раньше. Я простил.
– Встретил на улице почтальона, – сообщил он, протягивая голубой конверт. – Вот это пришло на ваш адрес.
Я посмотрел и увидел счет за воду.
– Возмутительно! – продолжал он. – Это счет за период до двадцать девятого сентября. Нельзя оплачивать его в июне.
Я ответил, что за воду положено платить – не важно, в июне или сентябре.
– Дело в принципе, – настаивал он. – Почему мы должны платить за воду, которую еще не использовали? Какое право они имеют заставлять
