чествованием. Когда я ошибался, Баламани отсылал меня к книге: «Иначе все благородные будут хлестать тебя по спине так, что она станет подобна красному ковру».
Когда я узнал, как обращаться к любому из обитателей дворца, Баламани стал учить меня искусству получать от них сведения таким разумным образом, чтоб казалось, будто я ими делюсь, и как платить за них, если нужно, и как использовать их в качестве политического капитала. «У тебя нет драгоценностей ни между ногами, ни на пальцах, – сказал он как-то, – так что обзаведись ими в голове».
Баламани так и называл каждый кусочек сведений – «драгоценность», «джавахир», и каждый день допрашивал меня, что я достал для него. Первый «алмаз», добытый для Баламани, принес мне и прозвище. Проследив за мальчиком-посыльным, служившим одному из министров шаха, я открыл, что он заносит письма и очень неприятному книготорговцу. Оказалось, что министр пытался продать бесценную рукописную книгу с рисунками золотом, которую он перехват ил до того, как она попала в дворцовую сокровищницу. Когда Баламани сообщил шаху, министра сместили, книготорговца наказали, а я родился заново под новым именем. Обычно «Джавахир» называли женщин, но это стало моим знаком отличия.
Я любил и уважал Баламани, как родного дядю. Сейчас, когда он уже состарился, я вожусь с ним, у него сложности с мочевым пузырем, – скорее всего, оскопление сделало его уязвимым к болезненным заражениям. Работу его я тоже делаю сам, когда он слишком слаб для нее. Как помощнику Анвара, африканского евнуха, начальника над гаремом, ему достается множество забот.
Служа Пери, я пользовался всем, чему научился у Баламани, для установления более прочных связей с людьми, близкими к женщинам шахского дома, – служанками, дамами свиты, евнухами. Особенно интересовали царевну те жены и наложницы шаха, у которых были взрослые сыновья. Ей хотелось знать о степени их привязанности к сыновьям, в особенности о намерениях возвести их на трон.
Как-то вечером я вернулся, выполнив поручение, и застал тихо разговаривающими Пери и ее дядю, черкеса Шамхал-султана. Шамхал был необыкновенно велик ростом, широк в плечах, с огромными руками и предплечьями, запястья его были шириной с мялку для шкур. Лицо стало темным от долгих скачек под солнцем, а шея бугрилась толстыми мышцами, даже когда он просто говорил. Громадный сине-белый тюрбан из двух полос ткани разного цвета, скрученных вместе, делал его еще выше. Рядом с ним Пери выглядела хрупкой, как ваза, сделанная другим мастером.
– …готов к тому, что будет потом… – услышал я слова Пери.
Она называла родичей, а Шамхал отвечал: «С нами» или «Не с нами». Несколько раз он говорил: «Не знаю».
– Почему? – каждый раз спрашивала Пери, пока наконец не отступалась и не говорила тоном, не допускающим обсуждения: – Нам следует знать это, или мы проиграем.
– Обещаю, что к следующей встрече с тобой узнаю больше.
Его покорность ей поразила меня.
Несколько дней спустя я нашел способ поинтересоваться
