«скорой помощи». До приезда врачей предстояло надышаться разрезанной луковицей, чтобы слезы горя выглядели натурально.
Его версия сработала четко, все поверили. Но, что удивительно, истекающего кровью младенца удалось спасти. Врачи выходили малыша, хотя на его шее остался безобразный шрам. Бульдога Герцога ветеринары выловили под кроватью и в тот же день усыпили.
Когда шумиха стихла, Семен Львович забрал племянника из больницы и перевез в детский приют подальше от Москвы. При регистрации мальчика на вопрос о фамилии Рамазинский назвал первое пришедшее на ум слово: Ревун. Он всегда ассоциировал племянника с ревом и криком. Медсестра не расслышала и записала фамилию через «и».
Так в детском доме города Острогожска появился полугодовалый малыш Марк Александрович Ривун.
Казалось бы, всё самое худшее в жизни театрального критика уже позади. Однако после печального события Семен Львович Рамазинский замкнулся, не появлялся в обществе и со временем напрочь потерял политическое чутье, так необходимое советскому газетчику. Когда в 1935 году в преддверии очередной годовщины революции он опубликовал статью, восхваляющую известного драматурга, незадолго до этого попавшего в серьезную опалу, власти восприняли это как открытый вызов партии и наглый плевок в лицо трудового народа. Вражескую сущность Семена Львовича сначала обличили на трудовых собраниях, а затем он бесследно исчез. Интересоваться судьбой пропавшего критика никто не отважился.
Глава 4
Оказавшись в детдоме, маленький Марк Ривун вел себя на редкость тихо. После сложной операции рана на шее мальчика заживала медленно, и любое движение ртом вызывало боль. Но даже когда шрам полностью зарубцевался, малыш, словно понял, что крик приносит ему сплошные неприятности и выгоднее оставаться молчуном. Нянечкам тихий ребенок был только в радость. Здесь привыкли к задержкам в развитии детей и не обращали внимания на мальчика, продолжавшего молчать и в те годы, когда сверстники уже вовсю лопочут.
Марк постигал окружающий мир с помощью слуха. Его оттопыренные ушки улавливали всё многообразие звуков, в том числе, малейшие звуковые колебания, неразличимые для остальных. Мальчик жадно впитывал их, мысленно воспроизводил и запоминал. Марк не делил звуки на плохие и хорошие, веселые и страшные, красивые и неприятные. Ему одинаково интересны были: грубый скрип панцирных кроватей и звонкое пение птиц, грохот товарного поезда и мелодичная песня по радио. Услышав человека однажды, он мог потом легко узнать его по одному слову или покашливанию. Но чаще и этого не требовалось. Маленький Марк без труда определял любую воспитательницу по звуку шагов в коридоре или характерному шороху ее одежды.
В три года Марк знал звуковые портреты всех постояльцев детского дома, а также предметов, способных издавать звук. Каждая дверца, кровать, шкаф, тумбочка для него были разными, ведь они обладали индивидуальным голосом. Он легко определял, открыта или закрыта любая дверь или форточка, ведь от этого зависело
