исполкома и ректор университета просили без конца повторять эту песню. По моему глубокому убеждению в нее был вложен смысл, который волновал моих новых друзей. И этот смысл вызывал в их душе какое-то сожаление о деньгах, потраченных на «воплощенную невинность».
Когда мы были в гостях, то в перерывах между песнями председатель исполкома спрашивал, где я живу, кем работаю и так далее. Я не жаловался на тесноту, так как не привык это делать. Когда я прощался с Колей, он мне сказал: «Ферд, через три дня в такой-то час придешь в райисполком. Не опаздывай». Я сказал: «Ладно, приду». И мы расстались. Пришли домой и долго-долго спали. Благо, была суббота. В назначенный день я сидел в огромной приемной райисполкома между двумя людьми, почему-то оказавшихся генералами. Прошло какое-то время и раздался голос секретаря: «Товарищ Фингер, проходите».
В огромном зале прямо по центру сидел Николай, а за боковыми столами сидела комиссия с важным видом. Я же сказал, что Россия – страна чудес. Николай, обратившись к комиссии, описал в самых черных красках мои жилищные условия, причем сказал, что советский учитель и интеллигент должен жить лучше и при этом выразительно посмотрел на членов комиссии, на что они утвердительно закивали в знак согласия.
В новой двухкомнатной квартире, которую мы получили через две недели, было 45 м2. Туалет и ванна были раздельными. По теперешним ценам 2011 года такая квартира стоит 200 000€ .
Ну, вот и вся история. И это в Москве. Где люди стояли в очередях за получением квартиры долгими годами. «Судьба, судьба играет человеком, а человек играет на трубе».
Вернемся к будущему – к 1975 году. После Гуревичей мы пришли домой, а так как уже ничего нельзя было вернуть, мы позатыкали все отверстия в квартире чем можно было. В ход пошел даже старый лифчик жены, за неимением другого. Нормальные трусики и лифчики, а также туалетная бумага были в стране страшным дефицитом. Убедившись, что нас не может теперь услышать КГБ и «даже ФБР», мы стали умно рассуждать о своем будущем. У нас было два самоучителя по ивриту, которые нам дал Арон. Один мы взяли себе, а другой отдали сыну. Пришло время спать. За окном моросил противный дождь, терлись друг о друга печальные ветви деревьев, по мокрому асфальту шуршали машины. Но это даже понравилось нам, был дополнительный шум, который мешал, как мы думали, подслушивать наши разговоры многочисленным врагам.
Мы взяли фонарики, залезли под одеяла и стали изучать иврит. «Рит, а, Рит, по-моему, мы его никогда не выучим. Ведь в нем нет ни одного слова, похожего на наши слова, даже матерного». «По моему мнению, любой язык надо изучать именно с него. Он до чертиков лаконичен и выразителен». Так и не выключив фонарь, за что и полетела последняя батарейка, с самоучителем иврита мы уснули. Шутка-шуткой, но случилось неожиданное.
Проснулись мы утром, услышав радостный голос какого-то молодого человека. Это был наш сын, но говорил он на каком-то непонятном языке. Это был иврит. Когда я его спросил, что он говорил, то он сказал: «Доброе утро, и когда и куда и зачем мы поедем, и как я буду дальше без друзей,
