выбрался из подпольного борделя на улицу, и тут же, зайдя в ближайшую аптеку, купил себе упаковку миромистина. Чувствовал я себя скверно. Вечером я рассказал всю историю жене, на что она философски заметила, что это будет мне уроком, жаль только, что я подставил под удар не только себя, но и ее.
– Ничего, – подвела она итог – прими лекарство и расслабься, – вначале будет покалывать, но со временем пройдет. Ты мой кобелёк, мало тебе приключений!
– Да ладно, я даже с ней не трахнулся.
– Я понимаю, что это тебя гложет. – посмеялась она.
– Клянусь, это больше никогда не повторится! – горячо обещал я ей, – Это было ужасно!
Проснувшись, я с облегчением понял, что это был всего лишь сон. Сон, который бы я никогда не хотел пережить наяву, но который дал мне в полной мере ощутить себя участником древнего ритуала продажной любви.
На следующий день я получил ответ от издательства: «К сожалению, мы не будем публиковать вашу книгу». Мне показалось, или в ответе скрывалось раздражение? К чему такая категоричность? Это ответ на мой последний пятый по счету роман. До сих пор ответы были менее категоричные, и даже сулящие надежду: «На рассмотрение произведений авторов уходит до полугода и если вы нас заинтересуете, то....» На этот раз ответ пришел уже через неделю. Я обескуражен, но с другой стороны, это нисколько не умерило мой энтузиазм. Нет, действительно, пять книг за семь месяцев это слишком много. Я пишу как автомат, в среднем два месяца на один роман на семи авторских листах. Такой нагрузки не выдержит ни одно издательство.
Но мне пятьдесят пять и я тороплюсь. 55 – я бы выбил эти цифры у себя на груди крупным, бросающимся в глаза шрифтом. Я шел вчера по улице города, и мне хотелось кричать всем встречным людям в лицо: МНЕ ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЬ! Бродский умер в пятьдесят пять. Сегодня у него день рождения. Я не люблю Бродского, не люблю его манеры читать собственные стихи, но больше всего я не люблю почитателей поэзии Бродского, которые собираются, чтобы прочесть его стихи, в память о нем. Я не люблю любые коллективные действия, имеющие отношения к поэзии. Я тоже пишу стихи с четырнадцати лет, но у меня никогда не было почитателей. Те немногие люди, которым нравится моя проза отводят глаза, когда я спрашиваю их мнение о своих стихах. Но между тем, поэзию я начал писать раньше чем прозу. На самом деле, первое свое стихотворение я написал в семь лет: «Опять звучат по радио слов: оставлен город Минск, Смоленск, Вязьма.» Город Вязьма я нашел на карте, оно подходило по рифме с городом «слова», что говорит уже о каком-то опыте сочинений и о реализме в подходе. Я подбирал соседние друг другу города и не использовал топонимы за Уральским хребтом, поскольку ориентировался на карту боев 1941 года.
К прозе меня приучала мама. Она заставляла меня вести дневник происшествий и писать объяснительные за все случаи своего дурного поведения. Одну из записок я запомнил на всю жизнь.
«Когда я вошел в класс, Оля Быковская ударила меня грязной тряпкой по голове. Все засмеялись и я вырвал тряпку у нее из рук и ударил ее по голове. Пускай теперь посмеется!»
Из
