сидел, как остальные, – нет, он в нем царственно восседал. Наверное, поэтому большая чёрная ермолка на его голове смотрелась, как царская корона.
Даже то, что он практически не видел и очень плохо слышал, работало на его облик. И при всём при этом, звали его Моше.
Я даже не знал, из какой он палаты, так как виделся с ним только в столовой. Он сидел за соседним столом, у стены, и громко, по памяти, произносил молитвы из «Сидура».
Моше никогда ни с кем первым не заговаривал, а отвечая, был саркастичен и колюч, из-за чего остальные обитатели отделения предпочитали с ним не общаться.
Теперь уже и сам не припомню зачем, но однажды я с ним заговорил:
– Шалом, Моше!
Нас разделял узкий проход, но он меня не услышал.
– Шалом, Моше! – повторил я так громко, как только позволяли приличия.
Моше вздрогнул и повернул голову в сторону, откуда, по его мнению, шёл звук.
– Ты кто?
– Я? Я твой сосед.
– Не знаю я никакого соседа, – категорически заявил он и отвернулся.
– Зато я тебя знаю, – не сдавался я.
Моше заинтересовался. Он высокомерно повернулся в мою сторону и удостоил меня невидящим взглядом:
– Да?! Откуда?
– Как откуда?! Мы же сидим рядом.
– А-а, – протянул он, – а кто ты?
– Я твой сосед.
– Сосед? – с сомнением повторил он, и вдруг: – А как тебя зовут? А откуда ты? А ты знаком с моей дочерью?
Я отвечал, как мог. С той поры Моше стал узнавать меня. Наши, пусть короткие, но ежедневные общения сблизили нас настолько, что мне захотелось узнать о нём побольше, и я расспросил медсестёр.
Оказалось, что ему уже исполнилось сто лет и у него действительно есть дочь. Дочь свою Моше обожал и ждал её прихода каждый день. Она же… Она приходила навещать отца так редко, что за те пятнадцать дней, в которые мне пришлось там бывать, нам так и не довелось встретиться. Тем не менее, я не осуждал её.
«Моше сто лет, – так думал я, – значит, его дочери должно быть около семидесяти. Кто знает, что за жизнь и какое здоровье у этой женщины?»
В один из вечеров Моше, нахохлившись, сидел в своём кресле на колесах, и что-то бурчал себе под нос, обиженно поджав губы. На его состояние обратили внимание санитарки. Одна из них громко позвала: «Моше!»
По нему было видно, что он услышал, но, не имея настроения разговаривать, не ответил.
– Моше! – позвала санитарка ещё раз, подойдя вплотную к его креслу. – Тебе звонят по телефону.
Он моментально повернул в её сторону свой сгорбленный нос и сказал, как выдохнул:
– Кто?
– Кто-кто… Как будто ты не знаешь, кто тебе может звонить? – громко, чтобы расслышал, спросила она и покатила его кресло к телефону.
Моше выхватил скрюченными дрожащими пальцами протянутую трубку:
– Алло! Алло! Кто это? – громко прокричал он, пытаясь прижать трубку к уху непослушными руками. – Доченька, это ты? Это ты?
От нетерпения Моше весь напрягся.
– Да, папа. Это я, – услышал он в ответ.
– Доченька, – от волнения его начал бить озноб и трубка буквально застучала по уху, – доченька, как хорошо, что ты мне позвонила. – И вдруг усомнился:
– А это точно ты?
– Конечно же, я, папа. А кто ещё, кроме меня, может тебе позвонить?
Этот аргумент был неоспорим.
– Действительно, как я не подумал, – согласился он, – кто мне ещё может позвонить?
Удостоверившись, что это дочь, он облегчённо вздохнул и успокоился:
– Доченька, душа моя, как хорошо, что ты мне позвонила!
– Папа, как ты себя чувствуешь?
– Спасибо. Слава Б-гу, хорошо.
– А кормят тебя хорошо?
– Хорошо, доченька, хорошо.
– А лекарства тебе дают?
– Дают, доченька.
Разговаривая с дочерью, он весь расслабился. По лицу Моше можно было прочесть, какое огромное удовольствие он получал от каждой фразы, от каждого слова этого разговора. Он смаковал каждый вопрос, каждый ответ, стараясь в полной мере насладиться происходящим.
– А почему тебя так долго не было?
– Я была занята.
– Чем?
