значок гитлерюгенда и имперское удостоверение пловца. А всю эту неделю – оружейные приемы, строевая подготовка, топография, маскировка, ориентирование на местности, спортивные упражнения… в общем, выше крыши. И каждый день стрельба, стрельба, стрельба. Это мое слабое место. При прицеливании я всегда ошибаюсь и неправильно принимаю отдачу. При стрельбе лежа я однажды даже поразил мишень в «десятку», но с колена или стоя пули снова и снова уходят в «молоко»! Я злюсь на себя за это, потому что остальные надо мной посмеиваются. Герд стреляет очень хорошо, как и Петер. Естественно, между всеми отделениями началось состязание в стрельбе, каждое хочет набрать как можно больше очков.
Сегодня, в субботу, командир отделения, имеющий самый худший результат в стрельбе, должен контролировать дежурство по столовой, и, разумеется, им оказался именно я! Все обедающие потешались надо мной, поскольку я смог выбить только тридцать очков.
Осрамился я и при обряде воспевания знамен на утренней поверке, правда, на этот раз вместе с Петером де Боором. Поскольку мы с ним в нашем взводе самые высокие, то мы с ним попеременно маршировали правофланговыми и поэтому должны были произносить определенные тексты во время поднятия на флагштоке знамени со свастикой. В первый раз я декламировал изречение из Эдды[34], которое мы выучили на уроках немецкой литературы: «Владение умирает, роды умирают, ты сам умрешь, как и они! Но я знаю, что живет вечно: слава свершений умерших!»
Я знал три изречения из Эдды, но к пятнице у меня осталась только концовка из гимна гитлерюгенда: «Знамя превыше смерти!» Но так как я немного простыл – замерз во время ночной вахты, – то у меня сел голос, и я смог только прохрипеть эту заключительную строфу, пуская к тому же «петуха». Петер, едва сдерживая себя, молча трясся от смеха. Но после поверки наш унтершарфюрер устроил нам взбучку. Я честно сознался ему, что больше не знаю никаких подходящих для этого обряда изречений.
Поскольку унтершарфюрер заметил, как во время прохождения Петер смеялся, он тут же назначил его в следующий раз произнести нечто соответствующее. И что же он декламировал вчера во время прохода, минуя знамя? Мы с ним едва нашли нечто подходящее: «Мы, немцы, боимся Бога, а больше ничего на свете!»
Сразу же после утренней поверки Петера вызвали к командованию лагеря, сначала к вожатому гитлерюгенда, а потом к унтершарфюреру СС. Они хотели добиться от него, что он хотел сказать этим изречением, не то ли, что, возможно, «не боимся больше ничего» относится к нашей муштровке или даже к СС. Петер объяснил им, что это высказывание одного величайших государственных деятелей Германии, князя Отто фон Бисмарка. Два лагерных идиота этого, разумеется, не знали. После разборки они оставили Петера в покое.
Но сегодня я был вызван к вожатому гитлерюгенда. Он стал расспрашивать меня об отце Петера. Я сказал ему, что в прошлом году прошел конфирмацию с пастором и что теперь он в качестве капеллана дивизии, должно быть, находится на фронте. Вожатый смущенно замолчал, хотя сначала он при
Эдда – основное произведение германо-скандинавской мифологии.
