нет ни пристойной бани-хамама, ни даже проведенной воды. – Или, может статься, вы не любите мыться?
Король фыркнул:
– Прикажите налить мне эля, и пусть в мои покои пришлют смену одежды и горячей воды! – И добавил, жестом отметая то, что она могла бы сказать: – Только не принимайте это за комплимент. Я перед ужином всегда моюсь.
Артур заметил, как мелкие белые зубки закусили нижнюю губку, словно принцесса удержала себя, чтобы не съязвить.
– Да, ваше величество, – любезно отозвалась она. – Как вам будет угодно.
И, подозвав придворную даму, вполголоса по-испански распорядилась. Выслушав, та присела в поклоне и пошла вперед, показывая королю дорогу.
Принцесса повернулась к Артуру.
– А вы? – спросила она по-латыни.
– Я? Что я? – растерялся он и почувствовал, что она сдерживает вздох нетерпения.
– Не угодно ль и вам помыться с дороги?
– Я уже мылся, – бездумно сказал он и чуть не провалился сквозь землю.
Ну прямо дитя, которое отчитывает нянька! Надо ж такое брякнуть! «Я уже мылся!» Может, руки ей еще протянуть, пусть проверит, нет ли грязи под ногтями?
– Тогда, может быть, стакан вина? Или эля? – И повела рукой в сторону стола, где слуги спешно выставляли напитки.
– Вина, пожалуй.
Одной рукой она подняла бокал, другой – бутыль, и стекло со звоном столкнулось: «дзинь!», а потом снова «дзинь-дзинь-дзинь!». В изумлении он осознал, что у нее дрожат руки. Она торопливо налила вина, протянула ему бокал. Оторвав взгляд от ее рук, он посмотрел в лицо своей нареченной.
Она не потешалась над ним, нет. Ей было неловко. Грубость, проявленная его отцом, подстегнула в ней гордость, но наедине с ним, Артуром, это была просто девочка, пусть несколькими месяцами старше его, и дочь самых могущественных монархов в Европе, но все равно – девочка, у которой сейчас от волнения дрожат руки.
– Не надо бояться, – тихо сказал он. – Я сожалею, что все так вышло.
Сожалеет, имел он в виду, что моя попытка избежать этой встречи не удалась, сожалеет о бестактности отца и о своей неспособности удержать его или смягчить и более всего прочего сожалеет о том, что вся эта история для меня сущее наказание.
Она опустила глаза. Он смотрел на чистую белую кожу, на золотые ресницы, на светлые, чуть заметные брови.
И тогда она взглянула ему прямо в лицо:
– Все в порядке. Бывала я в переделках пострашней этой, видывала места неприглядней, знавала людей похуже твоего отца. Не тревожься обо мне. Я решила ничего не бояться.
Никто никогда не узнает, чего мне стоило улыбаться, стоять перед твоим отцом и не трястись как осиновый лист. Мне нет еще шестнадцати, я вдали от матери, в чужой стране. Я не владею здешним языком, никого здесь не знаю. У меня нет друзей, со мной только свита, но от слуг моих нечего ждать защиты, они сами ждут ее от меня.
Я знаю,
