по оружию, плюнте мне в монитор, если я не прав: старина Волгарь нутром почуял угасание интереса к себе и выдал вам эту лажу, чтобы вы окропили умильными слезами его светлую память. Помяните мое слово, он всплывет, как только вы уйметесь со своими всхлипами.»
Естественно, «Наблюдатель» поднял этим шквал осуждения, одобрения и рассуждений о скверне и цельности души человеческой, о позорной практике прятаться за «никами».
И вдруг: «Коллеги! Я хочу вмешаться в ваш шум не для того, чтобы прекратить его – шумите сколько угодно, но хочу, чтобы вы знали: я улавливаю здесь и мыли, которыми вы прикрываете поток слов или строк, чувствую даже ваши помыслы, еще неясные вам самим, и предугадываю слова, которые вы скажете, оказавшись Здесь. Помните, ваши мысли материальны, а помыслы – подсудны. Владимир Волгарь».
– А я положил на то, что ты сейчас баешь, Волгарь. К сему, Наблюдатель.
– Саша, убери, то, что ты «положил», иначе может больше не пригодиться. Повторю: помыслы подсудны. Влад.
– Да шел бы ты! – сорвался Наблюдатель.
– Моменте море, Саша. Привет Нине и Костику!
Глава 4.
Выпускник отделения журналистики Нижегородского университета Александр Сарафанов был недоволен своей внешностью: слишком приземист, широк в талии, круглолиц, краснощек, словом, не «мачо», и положением, которое занимал в региональном профессиональном цехе, ибо считал себя явно недооцененным. Поэтому лез в стрингеры столичных изданий. Не во внештатники, потому что «внештатный корреспондент» звучит как-то унизительно, а именно в «стрингеры». Хоть это те же штаны, только назад пуговкой, зато звучно и модно. Пробовал он себя в любых жанрах и направлениях журналистики. Кое-что у него действительно получалось и в информационной поденке, и даже в аналитике. Пару раз его напечатала претенциозная газета «Сегодня», почившая вскоре в Лету, но это не помешало Сарафанову присвоить себе псевдоним «Александр Крутой», узаконить его в членском билете Союза журналистов и, вследствие этого, быть снисходительным и даже слегка надменным по отношению к коллегам, занимающим равное с ним положение в региональном пишуще-снимающем братстве, но ставящим под своими текстами унылые собственные фамилии. Перед журналистами, заезжающими в регион из центра, и местными собкорами столичных изданий Саша заметно заискивал, видя в них возможных сталкеров его восхождения к высотам отечественной Четвертой власти.
Нину, рыжую восторженную дурнушку Сарафанов-Крутой подцепил в университете, где сразу после окончания вуза попытался преподавать на том же отделении мастерство репортажа. В большинстве там сейчас девчонки – журналистика вообще активно феминизируется – и Александр Васильевич ходил в аудитории гоголем, рисовался мастером популярного жанра. Но примеры приводил из других авторов, небрежно сообщая, что в них, на его просвещенный взгляд, достойно похвалы или порицания. Девчонки же тоже кое-что читали и имели о прочитанном
