Но «шоки» заняты, а… – Тут он выдал нечто совершенно невообразимое. – А там… это… в общем увидишь сам. Баб я туда послать не могу!
Я проглотил возмущение и молчком потопал в гараж.
«Городская свалка. Южный сектор. Там встретят». Выпученные глаза водителя тоже энтузиазма не добавили. Ехали молча. Только подъезжая к «адресу», когда «уютный летний бриз», напоенный ароматами летней кучи мусора, достиг в полной мере нашего обоняния, водила обреченно выдал что-то об анатомических особенностях жителей города.
Нас встречали. Двое работяг в немыслимого цвета робах и водитель мусоровоза, молча дымили ядреной махоркой. Где-то сзади квакнула сирена милицейского уазика. «Джентльменский клуб» в сборе. Выездное заседание номер «мильен тысяч пятьсот первое» торжественно объявляется открытым. Белый халат третьей свежести смотрелся нереально чисто и неуместно в королевстве помоев и хлама. На какое-то время постарался отвлечься, разглядывая довольных жизнью ворон и удерживая силой воли на месте сожранный недавно бутерброд.
– Чем порадуете, компрачикосы?
Один из работяг, все также молча, показал рукой куда-то в сторону.
Неподалеку, в груде пестрого мусора, лежала здоровенная грязная псина. «Совсем охренели!!! Для собаки вызвали. Нашли ветеринара… доктор Айболит, мля…»
Тут до меня доходит, что все продолжают молчать. Как-то очень странно. Напряженно. Делаю несколько шагов по направлению к собаке. На грязно-серой морде появляется ослепительно-белая полоска зубов и раздается низкое утробное рычание. Но это меня уже не занимает. Я смотрю и с трудом удерживаю рвущийся изнутри вопль: между собачьими лапами, у поджатого брюха с оттянутыми сосцами, лежит человеческий младенец. Новорожденный. Живой. Он не плачет, только беззвучно раскрывает рот. Слабо шевелит голубоватого оттенка ручками, с судорожно сжатыми побелевшими кулачками. Он закопан в мусор до половины тела. Точнее, видимо раскопан. Собакой. Щенной сукой. Которая лежит сейчас рядом, согревая ребенка своим тощим телом. Периодически вздрагивая и нервно облизывая его лицо, когда он вновь открывает рот. Эти кадры втыкаются мне в голову раскаленными гвоздями.
Сзади громко топая и сопя, появляются два милиционера. Один, увидев всю картину, багровеет лицом и начинает царапать кобуру, судорожно хватая ртом воздух.
– Она его что, ест?!! Да я ее сейчас!!!
– Подожди! Она ж его не трогает, вон смотри, наоборот. Греет!
Я приближаюсь и присаживаюсь на корточки. Не хочется орать, не хочется кидаться чем-то в собаку. Нужно забрать ребенка. Но как доказать собаке, как убедить ее, что я, человек, не наврежу этому детенышу. Как ей поверить тварям, что закапывают своих детей в помойку? Живыми…
Презрение. Ярость. Жалость. Скорбь. Вот, что я увидел в карих собачьих глазах.
По-крабьи, боком приближаюсь к ребенку. Краем глаза держу в поле зрения задние лапы собаки.
