и ждала. Наконец, бесполезное ожидание ей наскучило.
– Здорово вы их, – сказала она, обращаясь к Бен-Салеху, – раз, и все. И все легли. А они точно проснутся?
– Проснутся, проснутся, – пробормотал Бен-Салех, которому было стыдно за свою немощь.
Когда-то он разметал бы эту толпу деревенских олухов. Было время… да что теперь вспоминать! Только и смог, да и то, не сразу, а основательно напрягшись, до головной боли, напустить сон на этих.
Да, они уснули, уснули прямо на ногах и с воздетыми для удара дубинками и вилами. Уснули и повалились там, прямо – кто где стоял. И пришлось ворочать их грузные тела, чтобы вытащить из под них Ратомира с пробитой головой и исколотого острыми жалами вил.
А там, дальше, поднялся ропот, и, оправившись от вполне понятного изумления, та толпа, что стояла на дороге, задержавшись поневоле из-за этого инцидента с загородившей дорогу каретой и разъяренным мужичьем, жаждавшим крови и денег, толпа эта набросилась бы на них, на проклятых колдунов, бесстыдно творящих свое непотребство.
И им бы не уйти, если бы не старуха. Пока Бен-Салех с помощью этой вот девицы поднимал потяжелевшее тело юного принца, старуха, отойдя чуть в сторону, совершила классическое заклятье Формозеуса. Бен-Салех понял это, увидев краем глаза ее жесты и характерно сложенные пальцы. И, похоже, у нее это получилось, во всяком случае, им удалось уйти с дороги, и никто за ними не погнался. Для тех, кто мог бы это сделать – догнать их и прикончить, они просто перестали существовать. Они исчезли, и не за кем стало гнаться. На дороге же стояла карета – достойная пожива, ею, наверное, и занялись. Бен-Салех, понятно, любопытства не проявлял. Он тащил Ратомира туда, куда вела шедшая впереди старуха. А юная эта дева помогала ему по мере своих скромных сил.
Старуха тем временем закончила мешать и растирать, добавила в чашку воды и начала насыщать зелье магическими формулами. Бен-Салех почти видел, во всяком случае, явственно ощущал, как бешеным волчком закрутились над зельем вихри несущей энергию субстанции, переполняя его животворящей силой.
***
Раствориться… стать сразу и ничем, и всем – блаженство! Не радость, не счастье, нет, тихое блаженство. Ощущать, как разжимается невидимый кулак, к которому ты привык настолько, что перестал его замечать – а он, оказывается, был! – и отпускает тебя, устав держать в своей жесткой ладони. И в этот самый, бесконечный миг, когда свобода небытия уже почти несла его в невесомое и безмятежное никуда, снова послышался крик:
– Ратоми-и-р!..
И исчезло куда-то, сгинуло, спугнутое им, хрупкое, как еще не начавшийся сон, блаженное равнодушие и беспамятство. Вновь Ратомир был сам по себе, а озеро, почти принявшее его в себя, само по себе. И он вновь ощутил его сопротивление. Сомкнувшиеся над головой воды упруго держали его, не давая ни вздохнуть, ни сделать шаг. И он напрягся, он рвался изо всех сил наружу, туда, откуда слышался крик, и где нужна была его помощь.
Он
