И косясь на гостя, отмечая играющий желвак на скуле и шишковатый с залысиной лоб, стараясь не качаться, Алексей тихонько поставил коньяк на стол и сам, как бедный родственник, присоседился на краешке стула.
Но в горле-то у Алексея так и трепетало живое, холодное, отрезвляющее слово, и оно, это слово, уже оформлялось и отливалось в свинец – тоже ведь в лоб зафинтилить можно. Экая зараза, пришел…
– Вот и прикинем, как будет и что будет – ну, лет на пять, до сорока твоих, – переливаясь то ли в улыбке, то ли в двойном освещении, заговорил гость. – Ты хоть понимаешь, какая возможность перед тобой открывается? Какая перспектива… Хотя ты пока ещё телок, ты даже вкуса этой перспективы не знаешь. Но – познаешь. Только за все надо платить, и ты должен знать, какой валютой…
Насупившись, Алексей молчал. Как вода в сосуде, колыхалось в нем сознание – и единственное, что силился понять он: кто такой? – но понять не мог… И, видимо, из раздражения на то, что сам он опустошен, как футляр без инструмента, что даже понять не в состоянии, кто этот человек, и в то же время понимая, что происходит что-то важное и это важное не зависит от него, он опять-таки посторонним голосом, с раздражением сказал:
– Кто продаётся – я или ты?
– На взаимной выгоде, – не совсем понятно ответил гость.
Переспрашивать, уяснять Алексей не решился. Чувствуя, как всё в нем кипит от возмущения, готовый с удовольствием шарахнуть бутылкой по балде этого с иголочки хлюста, Алексей нетерпеливо закурил и, хищно растягивая рот, сказал:
– Я ведь много хочу, тебе и не снилось, как много – очень много.
Гость весело с подголоском засмеялся, в восторге даже руку вскинул:
– Это и хорошо – блестяще!.. И как только ты все поймешь, так я и включу – зеленый свет… И перелицуем принцип: каждому по его способностям!..
И далее гость повел мирную речь, перемежая ее сигаретками и коньячком. Нет, в его словах не было никакой тайны, никакого заговора, да и говорил он о простых и понятных вещах, однако в какой-то момент своим нетрезвым умом Алексей вдруг очень трезво понял, что он уже сдался, уже подчинился, уже согласился на всё и что он уже в такой зависимости, в такой отчаянной безвыходности, что никто ему не поможет, никто не спасет. И только теперь он почувствовал, как всё внутри дрожит от недоумения и страха перед непонятной сделкой… И так-то вдруг стало жаль себя, сделалось тоскливо до тошноты, захотелось уйти, убежать, спрятаться в какую-нибудь западню или щелочку, сжавшись до подходящих размеров.
Как под снайперским прицелом, Алексей поднялся, на всё на свете махнув рукой – стреляйте: умышленно покачнулся, сбился с шага – и пошел, пошел, и уже казалось, что даже в коридоре спасение, а уж если в ванной да замкнуться, то и вообще – бункер, крепость… И тишина окружала, и не хотелось верить, что за спиной следит он, что стоит лишь оглянуться – и уже никакая крепость, никакая стена не спасут. И Алексей не оглянулся: он вышел в коридор – дверь в ванную открыта, и там тоже горел свет.
Щелкнула задвижка.
Теперь
