старая книга, рядом с ней – две пары очков в грубой черной оправе.
Старуха указала маме на стул у двери, меня усадила на топчанчик.
– А ты бойкая деваха, – сказала она мягко, снимая с меня шапочку и сандалики.
– Извините, что нагрубила. – Я опустила голову.
– Прощаю на первый раз, – усмехнулась старуха, погладив меня по голове. – Не плачешь, а батько твой сказал, что напугал тебя кто-то. Как же так?
– Уже плакала, – я опустила голову еще ниже, – когда папа приехал…
– Ага. – Старуха взяла мое лицо в ладони и посмотрела на меня лукаво. – И правда, поплакала – и будет.
Глаза ее, когда-то голубые, были теперь совсем светлыми и прозрачными, как вода. В контрасте с темным от загара лицом это было даже страшновато – как будто смотришь на хищную птицу. Но я почему-то не напугалась, а успокоилась и спросила доверчиво:
– Бабушка, вы мне поможете? Папа сказал, что вы – волшебница…
– Никакие мы не волшебницы, но кое-чего можем. Ты ложись, дитятко, закрой глазки.
Я послушно вытянулась на топчанчике, а старуха раздула огонь в печи, бросила туда связку сухих трав и поставила котелок. Потом взяла банку с водой и травяной веничек, позвала маму и велела ей ходить вокруг меня, молиться и разбрызгивать веничком воду.
– Но я не умею молиться, – испуганно сказала мама.
– Молись как умеешь, – хмыкнула старуха, а сама принесла котелок и железную мисочку с воском и стала этой мисочкой надо мной водить, что-то бормоча.
Я лежала с закрытыми глазами, чувствовала тепло, исходящее от ее рук. Запахи тлеющих трав, воска, воды и деревянного пола сплетались в странную, печальную мелодию, похожую чем-то на музыку Глюка (ну извините, я без намеков – кто же виноват, что у него такая фамилия?).
Старуха тронула меня за плечо:
– А ну посмотри сюда. Что ты видишь?
Я с трудом открыла глаза и заглянула в мисочку.
– Змейку. – Я с удивлением посмотрела на старуху. На гладком воске в мисочке был четкий рисунок маленькой змейки.
– Это оно? – Старуха склонилась ко мне, я кивнула. – Ну, полежи еще тогда.
Через некоторое время она снова велела мне смотреть. Воск был весь покрыт изогнутыми линиями – так в книжках рисуют человеческий мозг, но ничего похожего на змей там уже не было.
Старуха покивала, довольная, потом велела маме меня раздеть, а сама подтащила к печке деревянный ушат, в который меня и поставили.
Потом меня поливали водой с лепестками каких-то цветов, старуха опять что-то бормотала и обмахивала меня тем же веничком.
Потом меня, сонную, завернули в простыню, и старуха сказала маме:
– Сейчас уходи. Привезешь мне ее снова через двадцать один день.
Мама хотела меня одеть, но Захарьевна не позволила. Вынесла маленькое серое одеяльце, так меня и несли до машины – запеленатую, как младенец.
Обратной
