кусок…
И боль. И резкий свет, раздирающий глаза.
Зрение возвращалось постепенно, вместе с нарастающей болью. Хотя, казалось бы, куда последней еще расти, она и так превосходила все, что Аня знала о боли раньше. Видимо, пришло время расширить границы своих познаний.
Она лежала в каком-то помещении, наполненном ярким белым светом. Сознание выхватывало происходящее деталями. Потолок – высокий, как небо… Простыня, укрывающая ее до подбородка… Что-то впивается в шею… Скосив глаза, Аня разглядела стоящий рядом аппарат, к которому от нее тянулись провода и трубки.
Девушка попыталась подняться, и на нее тут же накатил ужасный приступ тошноты, сопротивляться которому было невозможно.
Ее буквально вывернуло наизнанку темной жижей, а боль, впившаяся острыми крючьями в каждую частичку ее тела, в каждый нерв, в каждую клеточку, ожесточенно рвала сразу во все стороны, напоминая старую пытку, когда виновного разрывали четыре лошади, бегущие в разные стороны.
Уж лучше бы умереть. Аня не сомневалась, что это оказалось бы далеко не так болезненно.
– Очнулась. Боже ты мой… сейчас придется менять белье. Лежи, девочка, тебе нельзя двигаться, – донесся до Ани похожий на раскаты колокола голос.
Голос гулко отдавался в висках и затих после заключительного мощного аккорда, оставив после себя звенящую пустоту.
Аня одним рывком поднялась на кровати.
В комнате стоял густой сумрак, и очертания предметов лишь угадывались, но помещение явно было другим, гораздо меньше, и кровать оказалась уже не кроватью, а всего лишь пружинистым мягким матрасом, сладко пахнущим травами.
Голова слегка болела, но приступов тошноты, к счастью, не ощущалось.
– Страшный сон? – Охотник тоже сел на своей кровати, очевидно разбуженный шумом. Аня обратила внимание, что он положил на пол какой-то предмет, который машинально схватил, едва пробудившись, – кажется, большой нож.
Жан мирно посапывал в своем углу.
– Да, сон, – тихо отозвалась Аня и после паузы, едва слышно добавила: – Наверное…
Но Охотник услышал.
– С тобой случилось что-то плохое там, в твоем мире, и ты думаешь, что умираешь, – проговорил он, не глядя на нее.
Сейчас, когда она не видела деталей, его профиль показался даже красивым, хотя, конечно, не таким изящным, как у Принца.
– Это очень больно, – пожаловать девушка.
Она вовсе не собиралась откровенничать с этим грубым человеком, дважды едва не отнявшим у нее жизнь и, безусловно, при необходимости без колебаний довершившим бы свое дело, однако слова лились изо рта сами собой. Ей просто требовалось хоть с кем-то поделиться, слишком много навалилось на нее одну, и, как назло, рядом не видно никого, заслуживающего доверия. В темноте вообще фактически никого не видно. И в этом тоже плюс – можно представить на месте Охотника кого-нибудь доброжелательного. Отца или хотя бы Стаса. Того, кому можно рассказать
