не вижу его, но я знаю, что он улыбается.
– Приступай.
Это уже не мне.
Стрекотание тату-машинки нарушает тишину. Я вздрагиваю. Заранее.
Но пока инструмент просто проверяют.
– Здесь и здесь.
Пальцы Черткова скользят по моей спине. Рисуют линии внизу.
Меня подготавливают, кожу протирают, обрабатывают чем-то. В районе поясницы ощущается легкий холодок.
А потом вновь слышится стрекотание механизма, следом за звуком приходит жгучая боль.
Первый укол. Еще и еще. Жало не ведает усталости, врезается в плоть.
И я опять не могу сложить два и два. Я не сразу понимаю в чем суть. Я в ступоре, мозг полностью парализован.
Во мне бьется единственная мысль: «Только не это. Только не так. Только не приковывай к той ужасной машине».
Я фокусирую внимание не на том, на чем надо.
– Что ты делаешь, – вдруг шепчу срывающимся голосом. – Что ты хочешь на мне вырезать.
Чертков гладит меня по голове.
– Не вырезать. Вытатуировать.
– Что, – давлюсь истерикой. – Что?
– Сюрприз, – он смеется.
И меня накрывает волна.
Кроваво-красная.
Я чувствую ее вкус. Я ощущаю ее пульсацию. Я вижу невидимый узор. Повсюду. Реальность сжимается до размеров единственной точки. Бьется внутри, грозит переломить хребет.
Я давно ничего не принимаю. Я чиста. Но мозг все помнит.
Время устремляется назад, покадровая перемотка.
Я вновь попадаю туда. В свой личный ад. В момент, который заклинило на подкорке, точно старый кассетный магнитофон зажевал пленку.
До боли знакомая мелодия. Нож врезается в спину. Медленно, невыносимо медленно.
Я не могу закричать. Я не могу заговорить. Я заключена там навечно.
Вкус земли на моем языке сливается со вкусом моей собственной крови. Я переживаю этот бесконечный миг снова и снова.
Я дрожу. Мелко-мелко. Я покрываюсь ледяной испариной. Задыхаюсь.
Я понимаю, что со мной происходит, но я ничего не сумею с этим поделать. Плата за ошибки прошлого настигает неожиданно. Всякий раз как впервые. Последствия моих глупостей настигают, будто ураган, крушат и выворачивают наизнанку.
– Какого хр…на?!
Кто-то встряхивает меня. Опять. И опять. Трясет, как будто хочет вытряхнуть душу.
– Катерина.
Оплеуха. Еще одна оплеуха.
– Катерина, мать твою, Олеговна.
Красная пелена отступает, и я вижу то единственное, что желаю видеть всегда. Глаза, цепляющие мое нутро за живое. Глаза, в которых небо пожирает тьма.
– Черт, – шепчу я. – Черт-ков.
Я улыбаюсь и тянусь к нему.
– Сколько ты в завязке? – мрачно спрашивает он.
– Не понимаю… о чем ты?
– Сука, – бьет меня по лицу так,
