ты таким не баловался. Не волнуйся. Я не заразная. Я не принимаю ничего уже много лет.
Его пальцы перебирают мои волосы.
– Наркоманка.
Он склоняется надо мной.
– Конченная.
Моя жажда настолько сильна, что внутри все печет.
Пожалуйста, поцелуй меня.
Чертков обводит мои губы большим пальцем, смотрит очень внимательно. А я не сдерживаю утробный стон.
Я так хочу.
Хочу до безумия.
– Твои губы не для поцелуев, – говорит он.
Эта фраза действует на меня как разряд электрошокера.
Чертков продолжает обводить мои губы большим пальцев, продолжает смотреть так, как будто готов сожрать с потрохаим. А я разом обмякаю, и даже не замечаю света вокруг, погружаюсь во мрак.
Я соскальзываю вниз, безвольно растягиваюсь на кушетке. Я позволяю делать с собой абсолютно все.
Он вызывает татуировщика, и пытка продолжается. Но я больше не чувствую ничего. Я просто не замечаю внешние раздражители. Внутри меня все разрывается от боли. Я не страдаю на физическом уровне. Мне плевать на то, что со мной делают. Я думаю о другом.
Мои губы не для поцелуев. А для чего? Для того чтобы трахать? Кто я для него? Кусок мяса?
Я думаю о том, почему мне так мучительно хочется его поцеловать, и не обнаруживаю ни единого адекватного объяснения.
Я не знаю, как долго длится процесс нанесения тату. Но Чертков не отходит от меня ни на секунду. Его пальцы поглаживают мою макушку, и хоть это и безумие, я не могу ненавидеть его сейчас. Не могу презирать. Я даже разозлиться на него не могу. Я не хочу, чтобы он меня отпускал. Не хочу, чтобы уходил. Даже если он относится ко мне как к мусору, я не хочу разрывать наш тесный контакт.
Мою поясницу снова чем-то обрабатывают, потом слышится шелест пленки, которой меня обматывают, чтобы защитить поврежденную кожу. Кажется, все готово.
– Что там? – спрашиваю тихо.
– Увидишь.
Чертков поправляет мое платье, помогает мне подняться.
Я с трудом держусь на ногах, на этих сумасшедших каблуках. Ощущение словно у меня температура под сорок.
Он ведет меня за собой, поддерживая за талию, и я думаю – а что если бы все сложилось иначе?
Если бы я была хорошей и скромной, тихоней. Если бы никогда в жизни не принимала наркотики. Если бы родилась в простой семье.
Эти мысли настолько абсурдны, что я истерично хихикаю.
– Развеселилась, – хмуро заключает Чертков.
– А чего горевать?
Мы заходим в кабинет. Он усаживается за рабочий стол, начинает разбирать и подписывать какие-то бумаги. Я занимаю кресло в стороне, присаживаюсь боком. Спиной облокачиваюсь на один подлокотник, ноги забрасываю на другой.
Я не привыкла быть в роли жертвы. Я понимаю, что давно пора переломить ход игры. Но обычно трезвый разум целиком затуманен. Я не управляю собственными эмоциями. Я отвыкла,
