И лишь когда дядька Шовкун отобрал у Быкова весла и приналег на них, они с шорохом врезались в камыши и, продравшись сквозь них, вошли в узкую протоку.
– Учись, сынок, – сказал Шовкун. – Пока я жив.
Был он старше Быкова лет на десять, но предпочитал вести себя так, будто был почти что старцем, наставляющим неразумного юнца. Получалось не обидно, а забавно. К тому же Петро Шовкун как нельзя лучше годился на роль инструктора, который не только покажет, как строить лодку-чайку, но и обучит всяким казацким премудростям и тонкостям.
Весла в его руках действовали сами по себе, легко и свободно, будто не требовали ни малейшего напряжения. Его лоб был закрыт длинным белым чубом, а рот спрятан за такими же белыми густыми усами. Он носил темно-синюю рубаху в мелкий цветочек и просторные джинсы. Из сандалий торчали коричневые пальцы с выпуклыми желтыми ногтями.
– Давай дальше я, Петро, – предложил Быков, которому было неловко сидеть в лодке без дела.
– Тут дорогу только я отыщу, – сказал Шовкун.
Они пропетляли между полузатопленными островками, чудом не зацепились за черную корягу, похожую на тарантула. Наконец, Петро завел лодку в небольшое круглое озеро, затянутое зеленой ряской. За кормой тянулся темный след, изломанный, как трещина, затягивающийся прямо на глазах. Белые лилии и желтые кувшинки покачивались на зеленой поверхности, влажно поблескивая на солнце. Ряска лежала так плотно, что по ней запросто прыгали лягушки. В камышах завозилась спугнутая цапля и притаилась, пережидая, пока люди проплывут мимо. Все было как сотни и тысячи лет назад.
Быков проследил за шелестящим полетом двух сцепившихся стрекоз и сказал:
– Все меняется. Кроме природы.
– Ты про что? – спросил Шовкун, хмуря лоб под сивым чубом.
– Плавни, дядька Петро. Они, наверное, такие же, как во времена Запорожской Сечи.
– Да что ты говоришь, парень! – усмехнулся Шовкун. – Перво-наперво, места звались эти Великим Лугом, вот. А во-вторых, не было им тогда конца-краю, не то, что нынче. Тут все было протоками, заводями и озерами покрыто. На тысячи верст.
– Редкая птица долетит до середины Днепра, – пробормотал Быков.
Из озерка они попали на речной простор с островами, поросшими вербами и похожими оттого на плавающие стога.
– А ты не смейся, – пробормотал Шовкун. – Во времена Гоголя так оно и было. В древности и подавно. Еще Геродот про наши места писал. Гилея они прозывались, слыхал? А Днепр был у него Борисфеном, то есть рекой, текущей с севера.
– Римляне ее окрестили Данапарисом, – сказал Быков. – Вот и получился Днепр.
– Почему Данапарис? – заинтересовался дядька Шовкун.
– Река богини Дианы.
– У славян красивее звучало. Славутич.
– Согласен, – сказал Быков.
– Великая река, – подытожил Шовкун. – Жаль, загубили к чертям собачьим. Как перегородили Днепр, так все, приплыли. Кончился Великий Луг. Столько речек исчезло, столько живности
