и, шлем друг другу видосы и фотки. А я захотел вдруг так, по-старинному. Лучше бы всего от руки, но у меня стал ужасный почерк, сам не могу ничего разобрать, виною чему проклятые компьютеры. Мы разучились писать ручкой или карандашом. Пусть будут на макбуке, но всё же настоящие письма. От папы.
Сразу признаюсь: это письма в будущее. Тебе пока всего шесть, и многое из этого рано читать. Просто мне захотелось написать все заранее, мало ли что. К тому же отцам не всегда легко говорить с дочерьми на многие темы, сама понимаешь. А тут – самые разные темы, забавные и не очень. Всё, о чем я хотел бы с тобою поговорить рано или поздно. О чем предупредить, что посоветовать, от чего уберечь. Главное – я с тобой честен и пишу это не только как папа, но и как мужчина с довольно приличным и даже не очень приличным опытом.
Мне хочется, чтобы ты впервые это прочла, когда тебе будет лет десять или двенадцать. И чтобы перечитала в шестнадцать. Потом в восемнадцать. Потом в двадцать пять. И так далее. Хотя бы избранные места. Мне кажется, в каждом возрасте ты будешь находить тут какие-то новые смыслы, хотя ничего глубоко философского я в письма не закладывал. Напротив – создавал их вполне практическими, иногда раскладывая что-то по пунктам.
Просто надеюсь, что сделаю твою жизнь немного легче. Отвечу на вопросы, которые будут мучить. Ну и пишу вроде бы совсем не занудно. Все-таки журналист-литератор со стажем более тридцати лет.
И когда меня уже не станет, эти письма будут моим разговором с тобой. Может, откроешь вечером: «Ну давай, папа, давно я тебя не слышала…»
…Однажды, года в четыре, ты спросила меня: «А душа есть?» Тебя в ту пору волновали «теологические» вопросы. Как честный атеист я ответил: «Вообще сомневаюсь». Ты сказала: «Значит, когда ты умрешь, от тебя ничего не останется? Ты не сможешь меня видеть и быть рядом со мной?» Мой внутренний атеист запнулся. Заткнулся. И я ответил: «Знаешь, я всегда буду с тобой. И буду тебя оберегать».
Кажется, в тот момент я и подумал впервые о том, что пора бы начать письма к тебе. Долго вынашивал, набрасывал черновики, что-то удалял, исправлял, дополнял. Хотелось же многое сказать, не упустить ничего. И наконец – закончил.
Не знаю, что там случится с моей душой, но письма будут с тобою всегда.
Письмо 2
Как мне не хочется, чтобы ты взрослела
Признаюсь, Кира, у меня есть дурацкая манера. Я беспрерывно переписываюсь с Асей, твоей старшей сестрой. Которой уже почти двадцать. «Как ты, где ты, что ты? Надела ли шарф?»
Нет, это еще не самое дурацкое, оно дальше. Ася иногда мне сердито отвечает: «Я занята!» или «Хватит спрашивать глупости!». И тогда я пишу в ответ: «Не груби отцу, а то к тебе придут Белочка и Лягушка!»
Знаешь, кто эти Белочка с Лягушкой? Это наши с Асей любимые герои. Вот с тобой у нас есть две толстых озорных собачки и бесконечный устный сериал про них, а с Асей у нас были эти персонажи.
Они жили в Тимирязевском парке, у маленького пруда. (Потому что мы жили возле этого парка.) Точней, Белочка у пруда, а Лягушка в самом пруду. Родились они совсем давно, во время прогулки, когда Асе было года четыре. Ася устала, приуныла, и надо было срочно придумать историю, да посмешней и поинтересней. Так осенним днем возникли эти двое. Белочка была наивна, восторженна, всего на свете боялась, но при этом отличалась непомерным любопытством, которое вечно заводило ее в дурацкие ситуации. Белочка тогда восклицала тоненьким несчастным голоском «Ах!» – и тут ей на помощь приходила умница Лягушка. Она была резонером, немного занудой, но зато очень верной подругой, которая всегда оказывалась рядом в трудную минуту.
Тот эпический комикс я продолжал много лет, Белочка и Лягушка стали нашими с Асей веселыми спутниками, тайными любимцами, у которых всегда было много приключений, короче, не соскучишься. Даже когда мы разошлись с Асиной мамой, Белка с Лягушкой оставались с нами.
Первый тревожный сигнал для Белочки и Лягушки прозвучал, когда Асе было уже одиннадцать или двенадцать. Она попросила меня принести ей какой-то глянцевый журнал для подростков: подружка читала и ей захотелось. Потом, с другой подружкой, уже на даче, они увлеклись фильмами о любви и даже два раза посмотрели «Ромео и Джульетту» Дзеффирелли. (Это, конечно, Асе мама подсказала.)
А потом недоуменные Белочка с Лягушечкой остались одни. Больше Ася не требовала историй про них. Ася выросла. Совсем выросла. Что я долго не хотел принимать.
Но осознал в один момент. Наверно, у каждого отца бывает такой момент. Асе было лет пятнадцать. Мы встретились в городе, обедали в кафе. Она, конечно, куда больше смотрела в телефон, переписывалась, загадочно улыбалась. О, я догадывался, кому она там улыбалась. Я же словно пытался ее поймать, удержать. И вспомнил стишок Чуковского, мы с ней любили его, когда Ася была маленькой. Я сказал: «Ась, а помнишь – “дали Мурочке тетрадь”? Как там дальше?» Ася подняла глаза: «Стала Мура рисовать… дальше не помню». И снова –
