книгу. Возможно, когда-нибудь, когда ему будет гораздо больше, он совершенно случайно найдёт эту книгу, когда будет искать другую необходимую ему вещь и тогда, читая её, он подумает, что своё свободное время можно было бы проводить и с большей пользой. Однако, это маловероятно. Во-первых, Джаспер не терпел беспорядок, который часто допускал в своей комнате, но только потому, что успевал проводить уборку один раз в неделю, как правило, по воскресеньям или понедельникам, а следовало бы чаще, но он всегда знал, где лежат его вещи. А во-вторых, Джаспер не был до конца уверен, что он вообще закончит писать эту книгу, хотя он оставлял дела незаконченными только в том случае, если довести дело до конца ему было не под силу.
Джаспер был убежден, что ему следует писать о своей жизни, но после каждого напечатанного им слова он начинал робеть. Вряд ли его жизнь может представлять собой интерес для чужого внимания. Джаспер боялся признать, что в его жизни, по большому счёту, нет ничего особенного. Но он внушил себе, что его грезы о больших тиражах своей книги, экземпляры которой будут украшать витрины книжных магазинов, это тщеславие, поэтому он пишет только для того, чтобы проводить свой досуг достойно. Несмотря на все старания Джаспера избегать тщеславия и нарушения всякого тому подобного правила, всё же не редко он сам не внимал им, сталкиваясь с чем-то, что доводило его до белого каления. Охваченный гневом, но порой с совершенно невозмутимым видом, он становился десницей божией, желая царства небесного водителю авто, который въехал в лужу шутки ради, окотив его водой, или угрожая всем расправой: «…как только в моих руках окажутся ваши бразды!». На самом деле, Джаспер знал, что в его руках не поместится столько власти, чтобы найти управу на каждого, кого он пытался сглазить своими настолько карими, что может показаться черного цвета глазами. Также он знал, что его книга не будет стоить и пенни, пока он сам не отдаст за неё целое состояние. Однако Джасперу не хотелось, чтобы если кто-нибудь увидел его книгу, то он счёл бы её автора напыщенным эгоистом, который решил, что его бесцветная жизнь заслуживает печатного издания, ещё и в изысканном твердом переплёте. Поэтому Джаспер скрыл свою личность под другим именем и стал писать, словно о жизни другого человека.
Джаспер беспощадно бичевал своими длинными пальцами клавиши пишущей машинки, время от времени прерываясь для размышлений над тем, что он хотел сказать. Но мысли его, спотыкаясь одна о другую, сбивались в кучу и переплетались между собой так, что он с трудом находил подходящую мысль. И только Джаспер успевал найти одну такую мысль, как тут же терял другую, которая всякий раз, когда он отлавливал её, снова уносилась и пряталась от него в чертогах его подсознания.
Джаспер освободил заполненную от края до края литерами, что составляли слова, но всё не те, что так тщательно пытался подобрать автор, и в некоторых местах продырявленную от сильных ударов рычагами бумагу от железной хватки машинки и скомкал её двумя руками. Бумага трещала в его ладонях и колола их своими острыми концами, пока не стала размером с теннисный мяч, который он одним точным броском отправил в переполненное такими же клочками бумаги ведро для мусора. Джаспер встал со старого стула, который скрипел под его весом, и обошел свою крохотную комнату вдоль и поперек. Его сомнения росли. Стоит ли ему продолжать путешествие по глубинам своего безграничного подсознания в поисках мыслей, которые затевали с ним одну и ту же игру, заставляя Джаспера гоняться за ними и выстраивать их в одну шеренгу на бумаге, от которой они уже никуда не денутся? Может быть, лучше вернуться к книгам, в которых каждая мысль уже расположена на своем месте – там, куда им велел встать автор и откуда они уже не смеют сдвинуться? «И как им это только удается?» – думает Джаспер, когда читает книгу. Изложенные в книгах мысли всегда казались ему покорными, воспитанными и располагающими к доверию читателя. Не то, что его, словно дети, постоянно резвящиеся, веселящиеся и только раздражающие своим ребяческим поведением. Но не раз Джаспер встречал в чьей-нибудь книге мысль, которая уже посещала и его голову, но на которую он не обращал внимания. Тогда Джаспер начинает думать, что своим мыслям тоже следовало бы придавать значение. И никакая мысль не может быть значительнее той, что ненавязчиво стучится в двери подсознания. «Что поделаешь, если делать-то нечего?» – подумал Джаспер. Стул душераздирающе заскрипел.
II
Джаспер не знал с чего начать, поэтому, как, по его мнению, следует поступать в таком случае, он начал с самого начала.
Джаспер родился в городе с вымышленным им названием Ордофолс. На окраине Ордофолса, возле железнодорожного вокзала, стоит высокий бетонный забор, на котором старая, едва разборчивая надпись гласит: «Ордофолс – столица образования и нобелевских лауреатов». Столица, переполненная иностранными студентами, которые приезжают с разных уголков мира, чтобы отломить лакомый кусок от гранита науки, не убирая за собой крошки, и лишь с тремя нобелевскими лауреатами за триста шестьдесят шесть лет своего существования. Столица, в которой можно стать кем угодно – инженером, педагогом, врачом и так далее, но, как правило,
