желтуху, один умер, чуть ли не на следующий день. Говорят, Дарья теперь вся испоганена «хемией»: эта хемия несет много болезней людям».
«Несчастные дети! И у нас в прошлом году было такое же – не слышал ли ты, Насыр? Эта самая хемия попала в колодец: яд, которым посыпают рисовые поля. Весь аул, кроме стариков и старух, которые держат ораза, чуть не погиб. Хорошо, успели вызвать врачей из города… А что дальше будет? Ничего я не могу понять, Насыр!..»
Насыр не отвечал. После долгого молчания Акбалак взял в руки домбру и запел дрожащим голосом одну из своих песен:
Снова в море закинул я сеть,
Море рыбы своей не дает.
Боже мой, нету силы терпеть,
Что в груди твоей: сердце иль лед?
Обезлюдел мой род, приуныл,
Поплелись мы, лишенные сил,
От родимой земли и могил…
Море рыбы своей не дает!
И меня захлестнула нужда,
И пошел я, не зная куда,
Но везде нас встречает беда,
Море рыбы своей не дает.
Насыр понял: это песня-плач старого жырау, выстраданная им в последние годы. Да, давно не слышал Насыр пение Акбалака. Какая удивительная сила, и какая тоска в мелодии, какая безысходность и горечь в словах этой песни…
Путь тяжелый и длинный у нас.
Ни зерна, ни скотины у нас.
Есть ли выход, мужчины, у нас?
Море рыбы своей не дает,
Но, увы, нас окутал туман,
Правят миром лишь зло и обман,
Злой богач и блудливый хитрец,
Им и счастье, и мясо, и мед.
Ну а мы – простота, беднота,
Дверь удачи для нас заперта,
Бьет Аллах нас, и лжет нам мечта,
Море рыбы своей не дает.
Акбалак был обязан Насыру жизнью. Если б не Насыр, гнить бы его костям в морских владениях царя Сулеймана. Один Насыр-палуан осмелился выйти тем вечером в бушующее море на поиски Акбалака и Карашаш. Хоть и не те сейчас у Насыра мускулы, что были в молодости, но все в его внешности напоминает о недюжинной былой силе: грудь все такая же широкая и крепкая, все так же дышащая свободно, легко, мозолистые ладони, тяжелые кулаки, хваткие пальцы. В молодые годы Насыр на спор с заезжими русскими купцами одной рукой согнул подкову.
Сейчас Насыру не вспомнить, по какой надобности он оказался тогда в Шумгене, может быть, как раз приехал навестить Акбалака.
…Когда Акбалак собрался в море, чтобы проверить расставленные ночью сети, Карашаш напросилась с ним. Было раннее утро, над водой еще стелился туман. Но вскоре он рассеялся, и они увидели небо: чистое, бирюзовое. Под стать ему была и вода: мягкая, спокойная. Карашаш можно было понять. Совсем недавно она бросила кормить грудью и теперь себя чувствовала немного свободнее, радовалась этой свободе и не знала, на что ее употребить. Все это время лицу ее явно не хватало солнечных лучей – оно было бледное. В лодке Карашаш с удовольствием откинулась на руки, открыто подставляя солнцу лицо. Его лучи были еще не горячими. Акбалак невольно залюбовался
