«Нам удалось, – говорил он, – до такой степени сдружиться с некоторыми сотрудниками Белого дома, что они просили нас приносить им пиво на работу в нарушение установленного Картером порядка, запрещавшего в рабочее время распивать такие напитки. Мы иногда приглядывали за тем, не идет ли начальство, когда подчиненные тискали секретарш. Такая доверительность помогала нам получать огромное количество необходимой информации…» (Эти сведения были уже ценны мне как разведчику, и я с удовольствием наматывал их на ус.)
В конце 70-х годов в Центральной Америке возникла очень опасная для Соединенных Штатов ситуация. В результате договора с Торрихосом они теряли Панамский канал с 2000 года. В Никарагуа летом 1979 года в ожесточенной гражданской войне победили сандинисты. Они свергли власть кровавого диктатора Анастасио Сомосы, про отца которого в свое время Ф. Рузвельт цинично сказал: «Это сукин сын, но он наш сукин сын». В Сальвадоре занималось зарево партизанской войны, а в Гватемале ее пламя полыхало уже несколько лет. Торрихос прекрасно ориентировался во всем этом сложном калейдоскопе стран, интересов, лидеров. Для Советского Союза пока многое оставалось здесь «терра инкогнита»: ни в одной из центрально-американских стран, за исключением Коста-Рики, не было советских посольств и представительств. И наши беседы с Торрихосом длились по многу часов в течение нескольких дней, пока не удовлетворялся взаимный интерес.
Летом 1981 года я снова собрался в гости к генералу, уже упаковал свой походный чемоданчик, когда услышал по радио сообщение, что 31 июля самолет, на котором Торрихос направлялся в свое любимое селение в горах Коклесито, разбился в ненастную погоду о скалы. Слова бессильны выразить острое горе, которое я пережил. Я искренне сочувствовал панамскому народу, потерявшему такого выдающегося политического лидера и чудесного человека. С его смертью значение Панамы на карте мира стало съеживаться, как шагреневая кожа. Ни один из последователей Торрихоса не оказался даже мало-мальски сравнимым с ним по политической чистоте, харизме и человеческой привлекательности. В моем сердце навсегда осталась незарастающая каверна.
Прошло три года, и в мои руки попала книга, написанная Грэмом Грином о Торрихосе, с которым его связывала тесная дружба примерно в те же годы. Я жадно стал читать и вдруг наткнулся на строки, которые, как мне казалось, могли относиться ко мне. Грэм Грин писал: «Мы с генералом говорили как-то о России, и я стал развивать свою любимую теорию о том, что однажды КГБ возьмет власть в свои руки и тогда окажется, что гораздо проще вести дела с прагматиками, чем с идеологическими попугаями. КГБ набирает к себе на работу самые светлые головы из университетов, они владеют иностранными языками, знают внешний мир. Маркс для них не единственный свет в окошке. Они могут стать инструментами разумных реформ у себя дома».
Омар заметил: «То, что ты говоришь, для меня представляет особый интерес. Некоторое время
