о ее мама надежно спрятала ключ от калитки, и больше его никто не видел – как, впрочем, и многие мамины вещи, которые терялись и оказывались в самых неожиданных местах. Ева нежно улыбнулась, вспомнив, как часто, заскочив к маме, она обнаруживала, что та снова запихнула куда-то мобильник, ключи, кошелек или список покупок.
При этом Джульетта помнила тысячу разных вещей, которые должна была переделать. Она занималась йогой и зумбой[2], брала уроки сальсы и акробатики на шесте, а еще занималась живописью, гончарным делом, изготовлением мозаики и ювелирных украшений. Повсюду валялись какие-то незаконченные штучки – недописанные картины, раскрашенные наполовину глиняные горшки. Она была взбалмошная и безалаберная, вечно витала в облаках.
В пропаже вещей мама всегда винила Глэдис – привидение, которое, по ее уверениям, жило в доме. Хотя, если не считать таинственного исчезновения предметов, Ева никогда не замечала в доме никаких следов призрака. Сама Джульетта тоже ни разу его не видела, но это не мешало ей вешать на бедняжку Глэдис всех собак. Джульетта иногда разговаривала с Глэдис, советовалась с ней и, хотя никогда не получала ответа, все равно заявляла, что беседа с Глэдис помогает ей в решении любых проблем. Иной раз Еве приходила в голову странная мысль: а что, если Джульетта с Глэдис сейчас где-то вместе – хулиганят и веселятся напропалую?
Ева поднялась по каменным ступеням на крыльцо четырехэтажного викторианского дома, где раньше жила мама, и открыла синюю входную дверь. Тихо прикрыв ее за собой, она некоторое время вслушивалась в полную, абсолютную тишину. Если мама стала-таки привидением и громыхала где-то цепями, то определенно не здесь. Здесь не было жизни, ничего, что напомнило бы Еве о яркой и полной энергии женщине, какой была Джульетта. В этом доме всегда играла музыка: то классика, например Бетховен, то современная, вроде Эда Ширана или Кельвина Харриса, то подборка «Аббы» откуда-то из семидесятых, а то и саундтреки из мультфильмов и мюзиклов – «Король Лев», «Злая» или «Отверженные». Часто в гостиной звучала одна мелодия, а с кухни неслась совершенно другая. Ну а мама, порхая в танце из комнаты в комнату, громко напевала что-то третье под оркестр, звучавший только в ее голове. Она всегда танцевала.
Яркие краски остались – стены в комнатах были разноцветными, всех оттенков красного, фиолетового, бирюзового с золотом, – но даже они, казалось, потускнели без той, чьи любящие руки их красили. У себя Ева тоже любила яркие акценты в виде брошенной на диван необычной подушки или красочных картин на стенах. Но у мамы яркость царила всюду. Все двери были покрашены в разные цвета и покрыты блестящим лаком, ковры и мебель были таких расцветок, которые Еве никогда не пришло бы в голову поместить рядом; но каким-то непостижимым образом все это уживалось, и неплохо.
Еве не хватало духу перекрасить стены, хотя ясно было, что придется, когда дело дойдет до продажи квартиры. Она выбрала бы что-то нейтрально-практичное – неброский кремовый или цвет топленого молока, как в ее квартире. Но замазать этот калейдоскоп означало убрать последние воспоминания о маме в доме ее детства. Даже подумать об этом было невыносимо.
В последние несколько месяцев Ева упаковывала понемногу жизнь своей мамы: отдала одежду в благотворительные магазины, сложила в коробки любимые Джульеттины безделушки и перевезла кое-что к себе домой, распродала мебель и картины. Это было разумно. Порой Еве приходило в голову переехать в дом, где прошло ее детство, но это было бы непрактично – зачем такой большой дом ей одной?
Ева досадливо поморщилась. В последнее время ее стала немного раздражать вот эта собственная рациональность и практичность.
А вообще-то было бы интересно перебраться сюда, жить с воспоминаниями о том, как они пекли на кухне пироги, как она помогала маме расписывать стены детской жирафами, слонами, львами и тиграми, как они устраивали водяное побоище в саду, как, лежа вместе на диване, смотрели фильмы. Их с мамой жизнь заполняла собой все пространство, каждый уголок каждой комнаты. Ева даже родилась здесь, в маминой спальне, двадцать семь лет назад – она тогда так торопилась выглянуть на свет, что не дождалась бригады медиков. Правда ли она хочет снова здесь поселиться? А душа болеть не будет? Или это способ сохранить связь с мамой именно теперь, когда воспоминания понемногу начинают блекнуть? Сегодня утром у юристов Ева обсудила это с Лорел, своей любимой тетей. Сама Лорел считала, что Ева должна сохранить дом, но, безусловно, оставляла решение за племянницей.
Еве не хотелось решать, но шло время, завещание было оглашено, и с сегодняшнего утра дом официально принадлежал ей и был в полном ее распоряжении, как и огромная сумма в двадцать шесть тысяч фунтов, составлявшая половину состояния ее мамы. Другая половина была завещана сестре Джульетты, Лорел.
Ева понятия не имела, что ей делать с деньгами. Года четыре или пять назад они пришлись бы очень кстати. Ева была художницей, занималась живописью и немного оформлением книжных обложек – только как подработкой, позволяющей покрыть расходы на краски и полотна. Жила она
Зумба – танцевальная фитнес-программа на основе популярных латиноамериканских ритмов.
