заменить сундуки было совсем не сложно. С такой работой весьма легко могут справиться два человека. Но ведь тогда получается, что сундук-двойник должен был иметь две фальшивые печати? Ну да, их смастерили заранее при помощи гипса. В таком случае все выглядит логично: солдаты приняли набитый камнями сундук за настоящий, снесли его в хранилище, а утром он был опломбирован уже в третий раз. И обоз тронулся. Теперь понятно, почему не имеется следов проникновения в склад. Что ж, пока это единственный способ объяснить случившееся… Вот так-то! Но кто же эти двое? Возможно, служащие лазарета или те, кто выдавал себя за них…»
Ветер усилился и принес с собою мелкий, но настырный дождь. Косая капельная дробь барабанила по стеклу и резному деревянному подоконнику, выбивая замысловатый ритмический рисунок. Молодая дубовая ветка словно привидение стучала в оконницу, будто испрашивая разрешения войти. Недовольно зашипел фитиль, и тусклый, скачущий неровными языками огонь стал выхватывать из полумрака причудливые тени предметов, придавая знакомым очертаниям зловещий облик. Близость скорой невидимой опасности на мгновение овладела Самоваровым, но тотчас отпустила, оставив едва заметный горький след в душе. «Вот уж точно по дому затосковал, – подумал Иван Авдеевич. – Да и немудрено, почитай, две недели Анечку, Танечку и маленького проказника Алешку не видел; Наталья одна… скучает, наверное».
Снизу послышались незнакомые голоса, и надворный советник, поправив отложные петлицы на форменном фраке, спустился в гостиную. Ему навстречу вышел полковник, уже успевший переодеться в военный мундир. Став вполоборота к Ивану Авдеевичу, он проговорил:
– Позвольте представить – Иван Авдеевич Самоваров, прошу любить и жаловать, инспектор Провиантмейстерской комиссии при Главном штабе. Прибыл из столицы ревизовать наше гарнизонное хозяйство.
Иван Авдеевич поочередно склонял голову и подходил к каждой семейной паре, в то время как полковник представлял гостей:
– Латыгин Харитон Поликарпович, обер-комиссар, с супругой Марией Антоновной.
Казнохранитель, облаченный в темно-зеленый повседневный мундир с золотыми петлицами и обшлагами, носил небольшие аккуратные усики и эспаньолку. Круглые «глазастые» очки делали его похожим на старого, разжиревшего от спокойной жизни филина. В свои пятьдесят шесть он осознал, что пора перестать суетливо карабкаться по карьерной лестнице, и, присев на ступеньку, понять, что пришло время позаботиться о собственном благополучии. По правде говоря, он и раньше себя не забывал, но теперь делал это с еще большим размахом. Именно это и почувствовал Самоваров, когда чиновник, унизительно приседая, пожимал двумя руками ладонь столичного ревизора. Его жена, напротив, с интересом рассматривала гостя, и на ее тронутом незаметно подкравшейся старостью лице еще читалось прежнее, давно ушедшее обаяние когда-то веселой и беззаботной барышни.
– Примите уверения в чувствах совершеннейшего к вам почтения, – расточал любезности Латыгин.
