не удастся?…
Я чувствую себя другим человеком, наверно даже мужчиной, я знаю что здесь было, и оно так близко…
В коридоре послышались негромкие и неравномерные шаги: "Я уже почти опоздал. О, боги! Какое жуткое похмелье. Надеюсь в третий раз сюда не занесет"…
(22.05.07 – 8.10.07)
– Еще по 100 грамм, аллилуйа!
– Не аллилуйа, а Юлия, попрошу!
– Ах, Юлечка, простите нас великодушно, еще по сто бы!
Откуда-то из недр за прилавком появилась неюная, но весьма еще симпатичная Юлия, пошарила по шкафу и достала Клюковку, мужчины еще больше расплылись в улыбке, и их красные щеки и усы широко растянулись в стороны, а глаза прищурились, как у котов после обеда.
– Всё?
– Пока всё, прекрасная мадемуазель!
Интересное начало для конца, обстановка вокруг позитивная, располагающая… Вот и она. Даже не опоздала.
– Ну, привет, что будешь?
– Мороженое и чай, ты уже давно пьешь?
– Всю жизнь, как себя помню!
– Ты меня зачем сюда позвал, прощаться или снова поюродствовать?
– Я еду туда! – понимаешь? – город детства, оставшиеся кармические долги, то се, я совсем не хочу, но меня убеждают, что я обязан так поступить. Мне кажется я оттуда живым не вернусь, а мертвым и тем более.
– Ну что за бред, допился до паранойи?
– Нет же! Наоборот, пытаюсь от нее протрезветь.
– И разве помогает?
– Нет, ничего уже не помогает. У меня странные ощущения, я думаю, что пишу роман, который не закончу.
– Так, думаешь или пишешь?
– Ну я не могу писать не прожив сюжет, считаю фантазерство непростительным – вот и пишу каждый день по чуть-чуть, а разве такой роман можно окончить?..
– А такой как наш?..
– … Я промолчал и допил свой стаканчик.
– Я порой пытаюсь проскользнуть будто между двумя огнями, но эти оба огня – один, потому тяжело. Я хочу освободиться от своего героя, который в моем романе пишет этот же роман вместо меня, я несвободен от него. И он же участвует в нашей истории. Это он хочет сманить сюжет в свое русло, и даже сейчас, вот.
– И что же сейчас он хочет изменить?
– Как обычно, всё! Провести тебя через все свои художественные горнила и замыслы, а потом доведя до финала, оборвать эту историю, и только тогда оставить меня один на один с произошедшим. Получив свое, он бросит меня, как и я брошу тебя через него, а потом буду лезть на стену от ужаса на оставшемся пепелище. Я так это понимаю. Но он сильнее меня в своей жажде, благородной жажде смысла и финала всех историй, он боится жить “в продолжении”, он служит некоему “завершенному, телеологическому времени”, он страстно стремится к конечности формы, как к осмысленности происходящего сюжета, он слуга финала, он не
