с матроны своего взгляда, в котором была написана восторженная преданность.
Валерия поднялась с софы, прошлась по комнате, словно чем-то смущенная, и, остановившись перед Спартаком, с минуту молча глядела ему в глаза, а потом мягко спросила:
– Скажи мне откровенно, Спартак, что ты делал несколько дней назад, прячась за колоннами портика моего дома?
Бледное лицо гладиатора залилось краской; он опустил голову, ничего не отвечая и не смея взглянуть в глаза матроны. Он попытался ответить, но слова не шли с языка: его подавлял стыд при одной мысли, что тайна его сердца угадана Валерией, что она смеется в душе над глупой заносчивостью презренного гладиатора, осмелившегося поднять глаза на прекраснейшую и знатнейшую из римских дам. Никогда еще не сознавал он так горько незаслуженной приниженности своего положения и никогда не проклинал так войны и римского могущества, как в эту минуту. Он весь дрожал, скрежетал зубами и плакал тайными слезами от унижения, бешенства и сердечной боли.
Валерия, не зная, чем объяснить его молчание, приблизилась к нему на шаг и спросила еще мягче и милостивее:
– Ну что же, Спартак?.. Отвечай мне.
Рудиарий, не поднимая головы, упал к ее ногам и пробормотал:
– Прости!.. прости меня!.. Ты вправе приказать своим рабам высечь меня плетьми… в праве распять меня на Сессорийском поле… Я все это заслужил.
– Что это значит? – спросила Валерия, взяв его за руку и поднимая.
– Клянусь, я обожал тебя, как обожают Венеру или Юнону.
– А! вот что! – вскричала матрона довольным тоном. – Так ты приходил, чтобы увидеть меня?
– Прости… прости… я приходил, чтобы поклоняться тебе.
– Встань, Спартак! У тебя благородная душа, – вскричала Валерия дрожащим от волнения голосом, крепко сжимая его руку.
– Нет, нет, мое место здесь, у твоих ног, божественная Валерия!
Говоря это, он схватил край ее туники и стал пылко целовать его.
– Встань, встань! Это не место для тебя, – шептала молодая женщина, вся трепеща.
Спартак покрыл ее руки страстными поцелуями и, глядя ей в глаза, в безумном восторге шептал:
– О, божественная… божественная Валерия!..[11]
VI. Угрозы, козни и опасности
– Скажи мне, наконец, – говорила прекрасная греческая куртизанка Эвтибидэ, лежа на мягких пурпуровых подушках в своей экседре, в доме на Священной улице, близ храма Януса, – скажи, знаешь ты что-нибудь или нет? Есть у тебя в руках какая-нибудь нить или нет никакой?
Эти слова были обращены к мужчине лет под пятьдесят, с безбородым, бабьим лицом, изрытым морщинами под плохо смытым слоем белил и румян, одежда которого обличала комедианта. Не ожидая его ответа, Эвтибидэ прибавила:
– Хочешь ты знать мое мнение о тебе, Метробий?.. Оно никогда не было высоким, но до сих пор я не считала тебя глупцом.
Тем, кому последняя часть этой главы покажется преувеличенной и невероятной, мы можем указать на другой подобный же исторический факт, еще менее вероятный: на бегство жены сенатора Вентидиона, Иппии, с красивым гладиатором (
