идут, соря.Не нуждался я раньше в Боге —
оказалось, что, видно, зря.
«Будит рассвет ночь…»
Будит рассвет ночь,
бьёт провода дрожь.
В час этот – точь-в точь —
первый трамвай ждёшь.
Тянет меня в путь —
манит тебя глушь.
Только ли в том суть
иль неродство душ?..
Мне с тобой жизнь – в век,
месяц с тобой – в год,
дождь без тебя – снег,
даже вино – лёд,
ссоры с тобой – вздор,
крыша для нас – кров,
мох – как цветы с гор,
и как Париж – Псков.
В поезд спешу сесть —
еду тебе вслед.
Главное – ты есть,
врозь нам пути нет.
«А что ни говори …»
А что ни говори —
все люди прошлым мечены.
Я осознал с трудом
то, что ни с чем не вяжется:
для тех, кто, власть познав,
отведал человечины,
через года и смерть —
не облегченье, кажется.
Таким же вот, как я,
и их здоровье вверено,
и в ужасе во сне
как будто не кричат они,
а держатся за жизнь
привычно и уверенно,
не зная страшный суд
архивов запечатанных.
И пусть они живут,
подмяв десятилетия,
пусть губы стариков
кривятся над пророчеством
(за проданную честь,
ей-богу, не в ответе я):
презренье вспомнит их
по именам и отчествам!
«Думы о державе и о праве…»
Думы о державе и о праве
не читал я на твоём лице.
Фианит в серебряной оправе
как цветок на золотом кольце
теребила ты, а руки висли,
словно ветви никнут под дождём,
горечь слов перебивала мысли:
«Господи, куда же мы придём?»
Этим чувствам не было названья —
их теперь назвал простой народ:
боль, и стыд, и разочарованье —
это так, а не наоборот.
Слишком долго мы шутили с властью,
слишком поздно нам открыли рты,
чтобы голой и голодной страстью
Родину, что встала у черты,
возродить; где ближние как звери,
чей закон – «гребите под себя»…
Но нельзя уж ни во что не верить,
лишь кольцо на пальце теребя.
НА УЛИЦЕ
Это не Rue Saint Denis,
не Reeperbahn, – это Невский…
Западным нравам сродни,
город погасит огни
и распахнёт занавески.
Вылезет, как лебеда,
гвоздь искривлённый и ржавый,
в час тот – беда – не беда —
нищий великой державы.
Встанет он, как на постой,
в толпы спешащих зажатый,
пенсионер непростой —
наш
