над ней, а Гиз хорошо понимает, что Александр-Эдуард – младший брат короля, и в обращении с ним никогда не теряет необходимой почтительности.
С принцем Наваррским они оба не очень-то ладят. Александр-Эдуард вообще недавно с ним подрался, а Гиз смотрит на него свысока. Принц Наваррский совсем не такой, как они. Он приехал с юга и сорванец, каких поискать. У него нет хороших манер, да и вообще никаких манер нет – рыжий, шумный, вечно растрепанный… Судя по всему, он вырос среди крестьян: об этикете у него весьма смутные представления. Зато по части шуток и дурацких розыгрышей ему нет равных.
И, вдобавок ко всему, он на стороне протестантов, как и его мать. Впрочем, мне кажется, что у него нет серьезного отношения ни к католической, ни к протестантской вере. Хотя ему нравится, что мои братья стали смеяться над католичеством: в такие минуты он чувствует себя победителем. Он провоцирует и всячески поддерживает подобные бесчинства, а братья, похоже, даже не осознают, что находятся под его влиянием…
Во время обедов мне приходится сидеть рядом с ним за столом, потому что моя матушка выказывает его матери, Жанне д’Альбре, свою благосклонность, вот и ее сына усадила на почетное место. Но я смотрю на Наваррского с опаской – никогда не знаешь, чего от него ждать. Если он сидит тихо и спокойно, это означает только, что он уже подстроил какую-нибудь шалость и ждет реакции на нее. А если он еще ничего не подстроил, то непрестанно вертится, смешит всех вокруг, безобразничает, кидается вишневыми косточками – какая невоспитанность! Впрочем, в уме ему не откажешь, шутки у него остроумные. Иногда мне стоит огромного труда не расхохотаться над очередной его проделкой, и это возмущает меня больше всего – ну почему надо смешить всех именно тогда, когда необходимо оставаться серьезными?!
Матушка, как обычно, в отъезде. Принц Наваррский теперь у нас – он остался здесь вместе с моими братьями и Гизом. Впрочем, Гиза пока нет, он с родителями ненадолго уехал.
Я возвращаюсь к себе и в маленьком зале со статуями вдоль стен обнаруживаю Александра-Эдуарда. На нем темный костюм превосходной работы, отделанный золотым шитьем, но видно, что Александр-Эдуард только что носился как угорелый – верхние пуговицы расстегнуты, одна оторвана, вид взъерошенный, а глаза подозрительно блестят – он опять что-то задумал.
– Что это у тебя, Маргарита? Ах, опять?
У меня в руках часослов и четки, только что полученные от кардинала де Турнона.
– Дай посмотреть, сестричка.
Он легко отбирает у меня мои сокровища, наугад открывает часослов и вслух читает несколько фраз на латыни, потом закрывает книгу и насмешливо смотрит на меня сверху вниз своими темными глазами.
– И тебе не надоела эта белиберда?
– Латинский язык святой и очень красивый.
– Маргарита, дорогая, неужели ты еще не поняла, что это никому не нужно, кроме твоего глупого кардинала? Скоро
