но мужа». Так иногда смотрели мужчины на мою красивую маму. Ужасно смущаясь под этим неотрывным, немигающим, гипнотизирующим взглядом, я делала вид, что и не замечаю вовсе смотрящего, что полностью поглощена игрой.
Наконец он повернулся и пошел прочь.
– Кто это? – в свою очередь спросила я у Пашки.
– Это Вадик Курганов, хулиган с соседней улицы.
Хулиган Курганов не спеша взбирался на пригорок, а я чувствовала в себе прилив какой-то теплой световой волны. Я испытывала какое-то новое, доселе неизвестное мне чувство, столь всепоглощающее, окрыляющее и блаженное, что все окружающее растворилось в нем, потеряло значение. Недовольный голос подруги вывел меня из сладкого забытья:
– Эй! Ты что, заснула? Твой ход.
2.
День 1 сентября только формально считался учебным: дарение цветов, поздравления и прочая кутерьма.
После уроков, побросав портфели в траву, наша веселая дворовая ватага играла в прятки. По торжественному случаю я была в белом крахмальном фартуке, в капроновых чулках (невиданная роскошь!) и в красных туфлях на маленьком каблучке. Этот праздничный наряд не мешал мне носиться сломя голову, убегая от «водящего», пока я наконец не споткнулась и не плюхнулась в кусты возле подъезда навзничь. Кусты смягчили мое падение, вот только фартук накрыл лицо. Когда я его стряхнула, передо мной стоял Курганов. Школьное платье задралось у меня выше колен, и он весело и с какой-то жадностью глядел на мои ноги. Заметив, что я это заметила, он протянул ко мне руку:
– Разрешите, барышня, вам помочь.
Эти слова его совершенно ни с чем не вязались, прежде всего обращение «барышня». Но я протянула ему обе руки. Он помог мне подняться.
– Благодарю вас, сударь. – церемонно промолвила я, поправляя платье.
Мы оба прыснули, и вдруг он привлек меня к себе. Я посмотрела ему в глаза – они были сияющие и теплые, и в них была нежность. Он приблизил свое лицо к моему, губы его раскрылись пунцовой розой. Я вырвалась и убежала.
И снова эта волна света и счастья…
Я сидела под кустом сирени и думала о своей любви. Я уже знала, что это именно любовь. Я знала, что Курганов хотел поцеловать меня, и это не было озорство с его стороны. Озорство было два года назад, в первом классе, со стороны знойного красавца Мишки Кацмана, который на перемене затащил меня в угол и сочно поцеловал в губы своими огромными губищами. Я тогда так растерялась, что заплакала и побежала жаловаться учительнице. Учительница – молодая даже по тем моим, детским, понятиям, девушка – ничем мне не помогла, сама засмущалась и зарделась. Нет, со стороны Вадима – произнесла я наконец про себя его имя – это было не озорство. То, что было в его глазах – ох уж эти большие и светлые – белесовато-голубые глаза под белыми длинными в полщеки ресницами! – в его глазах…
3.
Лето следующего года было не таким жарким, как предыдущее. Я часто брала с собой младшего братишку, и мы с
