ыходит новым продолжением предыдущих изданий автора: любой любитель поэзии и сейчас без особого труда может разыскать их в Интернете под названиями «ВОЗВРАЩЕНИЕ», «ВОЗВРАЩЕНИЕ, часть 2» и «НЕ СПЕШИ УХОДИТЬ…»
В связи с этим автор по-прежнему не видит необходимости в рассказе о себе: заинтересовавшиеся могут найти эту информацию в предыдущих книгах.
Излишним было бы отрицать, что автор, прежде никогда не спешивший уходить, снова торопится оставить очередную книгу после себя (возможно, в ущерб качеству), в чём надеется на понимание читателей… Как и в предыдущих изданиях, в неё вошли не все стихи, написанные им за истекший период времени.
Никогда не считавшему себя «профессиональным поэтом», ему, тем не менее, здесь представляется уместным процитировать отрывок из Нобелевской лекции И. Бродского (1987 г.):
«Пишущий стихотворение однако пишет его не потому, что он рассчитывает на посмертную славу, хотя он часто и надеется, что стихотворение его переживёт, пусть ненадолго. Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает… следующую строчку… Это и есть тот момент, когда будущее языка вмешивается в его настоящее… Отличие поэзии от прочих форм литературы в том, что… с помощью одного слова, одной рифмы пишущему стихотворение удаётся оказаться там, где до него никто не бывал, – и дальше, может быть, чем он сам бы желал. Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихосложение – колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса…»
Автор по-прежнему не оставляет надежду, что у этой и у предшествующих книг рано или поздно найдутся свои, пусть и немногочисленные, читатели, которым он заранее приносит свою благодарность…
Стихи
«Выжить, как в Ленинграде…»
Выжить, как в Ленинграде
адских сороковых,
в сатанинской блокаде
не склонив головы,
не способны потомки
девяностых лихих:
их создания ломки,
ослеплённо-глухи.
Редкий волос седеет
на небритых висках
тех голов, в чьих идеи
прищемили в тисках.
И живёт расставания
созидательный пыл,
проходя расстояние
между «будет» и «был».
Мировую раскурим,
проводив до дверей
госпитальных – из тюрем
на простор лагерей.
Утомлённое сердце
продолжает отсчёт,
где под шелест коммерции
наше время течёт.
Разбиваясь о камень,
переросток-закон
не владеет руками,
становясь на поклон.
Да ещё не окрепло
молодое вино…
Возродиться из пепла
нам пока не дано…
«Когда сотрутся, онемев, слова…»
Когда сотрутся, онемев, слова,
и свет погаснет, и земля остынет,
ты вновь и вновь подумаешь о сыне,
все связи с целым миром разорвав.
И снова не найдёшь в его лице
ты своего прямого отражения
и примешь этот факт как искажение
самой природой истин об отце.
Но позабудешь свойства всех зеркал:
всё, что ни есть, показывать обратно,
к тому же, увеличивая кратно, —
не это ль мир отвергнутый искал?..
«Я забросил своё одинокое счастье…»
Я забросил своё одинокое счастье,
встав у самого края невнемлющей бездны,
оградив мир людской от бездумной напасти —
замечать даже тех, чьи труды бесполезны.
Покидает меня моё личное дело,
у не встреченных мною украв изумление,
а признавших меня, в пять минут переделав,
равнодушием дарит и даже глумлением.
Но живут незнакомки, чей мир дышит рядом.
И на чистых салфетках их страстные губы
след опять оставляют – не дамской помадой,
а обрывками строк и слова, что так любы
и конечно завещаны общей судьбою
на пути многолетнем с заботой о Слове.
Я оставил писать, но подспудно с мольбою
обращаюсь
