родился император Наполеон. День выдался чудесный, лучезарный, задувающий с моря бриз легонько шевелил ветви пальм на place Maréchal-Foch[1], в гавани, словно огромный айсберг, стояло белоснежное круизное судно, а я, чувствуя себя совершенно свободным, бродил по переулкам, подчас заходил в какой-нибудь темный, похожий на штольню подъезд, с некоторым благоговением читал на железных почтовых ящиках имена незнакомых обитателей и пытался представить себе, как бы все было, если б я жил в одной из этих каменных твердынь и до конца своих дней занимался исключительно изучением минувшего и минующего времени. Но никто из нас по-настоящему не может тихонько сидеть в одиночестве, нам непременно требуется какое-нибудь более-менее осмысленное дело, а потому возникшую в голове картину нескольких лет, не связанных ни с какими обязательствами, уже вскоре вытеснила потребность как-то заполнить вторую половину дня, я и глазом моргнуть не успел, как очутился в вестибюле Musée Fesch, то бишь музея Феша, с блокнотом, карандашом и билетом в руке.
Жозеф Феш, как я позднее прочитал в своем старом «Guide bleu»[2], был сыном матери Летиции Бонапарте от второго брака – со швейцарским офицером на генуэзской службе, то есть приходился Наполеону «сводным» дядей. В начале своей духовной карьеры он исполнял в Аяччо незначительную церковную должность. Но после того как племянник назначил его архиепископом Лиона и полномочным представителем при Святом престоле, он мало-помалу сделался одним из самых ненасытных коллекционеров своей эпохи – той эпохи, когда рынок поистине наводнили живописные полотна и артефакты, в годы революции изъятые из церквей, монастырей и дворцов, отобранные у emi-grés[3] и захваченные при разграблении голландских и итальянских городов.
Своим частным собранием Феш ни много ни мало намеревался документировать весь ход истории европейского искусства. Каким количеством картин он владел на самом деле, в точности неизвестно, но было их как будто бы около тридцати тысяч. Среди того, что после его кончины, последовавшей в 1838 году, и после разных ухищрений Жозефа Бонапарта, назначенного исполнителем завещания, попало в специально построенный для этой цели музей в Аяччо, находятся «Мадонна» Козимо Туры, «Девушка с гирляндой» Боттичелли, «Натюрморт с турецким ковром» Пьерфранческо Читтадини, «Садовые фрукты с попугаем» Спадино, «Портрет молодого человека с перчаткой» Тициана и другие замечательные полотна.
В тот день самой прекрасной из всех мне показалась картина Пьетро Паолини, жившего и работавшего в Лукке в XVII столетии. На густо-черном фоне, лишь ближе к левому краю переходящем в очень темный коричневый, изображена женщина лет тридцати. Большие, меланхоличные глаза, черное как ночь платье, которое даже не угадывается в окружающем ее мраке, то есть, по сути, незримое и все же присутствующее каждой своей складкой и изгибом ткани. На шее у нее нитка жемчуга. Правой рукой она, как бы защищая, обнимает маленькую дочку, что стоит перед нею, вполоборота к краю картины, словно с немым вызовом повернув к зрителю серьезное личико, на котором как бы вот только что высохли слезы. На девочке кирпично-красное платье, в красном же и примерно трехдюймовая кукла-солдат, которую она показывает нам – то ли напоминая об отце, ушедшем на войну, то ли обороняясь от нашего дурного взгляда. Я долго стоял перед этим двойным портретом и, как мне тогда представлялось, видел в нем воплощение всего неисповедимого несчастья жизни.
Перед уходом из музея я еще спустился в полуподвал, где выставлено собрание наполеоновских меморабилий и церковной утвари. Есть там украшенные портретом и инициалами Наполеона ножи для разрезания бумаги, печати, перочинные ножики, всевозможные табакерки, миниатюрные портреты всей родни и множества потомков, силуэты и фарфоровые медальоны, страусовое яйцо с росписью, изображающей египетскую сцену, разноцветные фаянсовые тарелки, фарфоровые чашки, гипсовые бюсты, алебастровые фигурки, бронзовая статуя – Бонапарт верхом на верблюде, а под стеклянным колпаком почти в человеческий рост – побитый молью форменный сюртук наподобие фрака, с красными выпушками и дюжиной латунных пуговиц: l’habit d'un colonel des Chasseurs de la, Garde, que porta Napoléon Ier[4].
Помимо этого, можно видеть множество статуэток императора из стеатита и слоновой кости, они представляют его во всем известных позах и, начиная от десятисантиметровой высоты, становятся меньше и меньше, так что в конце концов уже почти ничего не разглядишь, кроме слепого пятнышка белизны, гаснущей точки схода едва ли не всей истории человечества. Одна из этих крохотных фигурок изображает Наполеона sur le rocher de Vîle de Saûnte-Hélène[5]. Он, размером не больше горошины, сидит в шинели и треуголке верхом на стульчике, помещенном на верхушке туфового обломка, действительно привезенного с острова ссылки, и, нахмурив брови, всматривается в даль. Там, посреди пустынного Атлантического океана, он наверняка чувствовал себя неуютно, скорее всего ему недоставало волнений прошедшей жизни, тем более что даже немногочисленным близким, которые еще окружали его в его одиночестве, доверять по-настоящему было, пожалуй, нельзя.
По
