Гильотина! Неожиданный и страшный выбор. И пришёл он к Петру Ивановичу, как озарение, и притягивал гораздо серьёзнее, чем вся общая лукавая фантазия. А что? Уподобиться Дантону и Робеспьеру. И какая концентрация духа нужна. И протест. Только против чего? Вот Земля кружит вокруг Солнца, и от того, какую бизнес операцию ты провёл, или какую женщину когда-то в жёны себе выбрал, или ещё как суетишься, её движение никак не изменится.
Так что? Безучастное коловращения природы? По жизни не понять.
Рассуждения такого характера Пётр Иванович честно относил на причуды возраста. Вошёл уже по годам в самим же обозначенный концевой интервал. С другой же стороны, в эти минуты он полностью отрывался от реальных повседневных забот и неприятностей, поднимался над ними.
Вот и сейчас, ссора с Кирилом особо не расстроила. Обойдётся. Пётр Иванович постукивал о пол балкона небольшим мягкорезиновым маленьким мячиком, стилизованным под баскетбольный. Пухх , оранжевый круг подлетает вверх и (прояви минимальную сноровку) ловишь его на уровне носа. Пухх, и он в очередной раз подлетает также и как-то новому. Простой метроном, а мысли укладывает в порядок.
Жена то, упокой Господь её душу (Пётр Иванович успел свободной рукой мелко перекреститься), то же самое твердила о вязании, которым увлеклась в последние свои годы. Петелька за петелькой, секунда за секундой – успокоение себе, но ещё и польза. Всё чинно и правильно.
Пётр Иванович с тихой грустью посмотрел на красно-жёлтые носочки – оставшаяся память из того процесса. Что-то жгуче кольнуло в сердце, рука дрогнула. Мячик ударился об ножку кресла и полетел в сторону перил. Неизвестно откуда взявшаяся молодецкая прыть сорвала уже давно степенного мужчину с места в попытке вытянутой рукой достать шаловливого беглеца. Мгновенное помутнение (от резкой смены положения застлало взор), и всё тело, потерявшее контроль, по инерции перевалилось во вне, во власть безраздельного господства гравитации.
Кто-то случайно наблюдал эту нелепую трагедию. Все они, вспоминая потом, отмечали состояние огромного удивления, которое родилось не в них, а по ощущениям исходило и передалось от летевшего с пятидесятиметровой высоты тела.
Соседка, сорокасемилетняя вдова София (– неЛорен) Игнатьевна – так её, подшучивая, называл Пётр Иванович, и к которой он, чего греха таить, по вдовствованию же нет-нет да и заглядывал, и не всегда только чаю попить, докладывала потом компетентным органам, ведущим расследование:
– Ничего не видела. Слышала только, что громко и жалобно кричала птичка, воробышек. А Петя, ничего, и в то утро, и, вообще, был спокойным и ни о чём не беспокоился. –
(Боже, ну какой воробей на 16-м этаже?)
*
(начало того же августа, незнакомец Фёдор)
Ладонь левой руки чесалась назойливо и постоянно. Это про печень? Плохо работает? Или к деньгам? Фёдор знал и другое, только его собственное объяснение.
