а когда настало время, отправился к своему менеджеру. Фирма «ЮниКод» арендовала этаж нового здания, где располагался некий коммерческий банк. Вся встреча прошла в каком-то полусне и на полном автопилоте. Подписав необходимые бумаги и получив то, что требовалось, я снова бросился на набережную к гранитным ступеням. Рыбак уже сидел тут, но без удочки и без черного кота. Будто бы и не исчезал никуда. Рискуя простудить себе задницу, я молча сел рядом и стал ждать. Почему-то мне тогда показалось, что я обязательно все узнаю, и этот странный мужик просто обязан заверить меня, что я еще не окончательно сошел с ума. Некоторое время мы молчали, глядя на серую воду, по которой плыли радужные бензиновые пятна. Сидя на набережной, я впервые не почувствовал нормального для таких случаев веселого возбуждения и подъема настроения. Меня раздирало любопытство.
– Вот, подложи под себя, а то заболеешь, – рыбак, перейдя на «ты», протянул деревянную дощечку – как раз, чтобы удобно сидеть. – Я – хранитель, – просто и спокойно заявил «рыбак». – Хранитель этого места. Давно уже, лет семьсот. Вот мои владения – кусок набережной от моста и до того угла. Эти дома тоже мои, до самого переулка. Хотя для нас, хранителей – семь сотен лет вообще-то не возраст. Город, правда, ставит свои правила, и хранители тут надолго не задерживаются. Вот если леший или болотник – он может тысячелетиями жить в своем месте, но если лес вырубят или болото осушат, то все – беда хранителю. Мало кто сможет приспособиться к новым условиям. Я же, как в хранители попал? Было дело при блаженном князе… дай Бог памяти… Юрии Данииловиче, да. Москва уже давно стояла, но там, за рекой, здесь же еще диковато было, хоть и беспокойно. С юга частенько всякие лихие люди набегали: то татары наскочат, то соседние удельные князья, то обычные разбойники. Но главные торные дороги тоже на юг тянулись и здесь расходились – одна на Каширу и Серпухов шла, а вторая вела на Калугу. Прямо на этом месте, у развилки, кабак стоял, а место-то сырое было, болотистое. Вон там луга шли, а чуть дальше уже лес стеной. Я-то книжником был, ученым человеком. А народ в ту пору простой жил, незатейливый. Книжников люди хоть и уважали, но побаивались, и что уж греха таить – не очень-то любили и не сильно жаловали. Так уж все приключилось, что жена у меня в тот год померла. Родами. Может – повитуха неловкая попалась, может так судьбе стало угодно, но и младенец синенький родился, так и не закричал ни разу – тут же помер: пуповиной за шейку обмотался. Схоронил я жену вместе с дитем, сделал все по-христиански, и пошел горе свое заливать – подальше за Москву-реку, в стоявший тут вот кабак. Любил я очень свою жену и себя винил в ее смерти – надо было другую повитуху звать, говорили же мне знающие люди… Эх… Долго я пил, а когда пропил почти все и вышел по нужде, так чуть не упал мордой в грязь. А когда немного в голове прояснилось, вижу – идет прямо на меня болотный дед. Весь светится и как-то вроде бы даже побаивается меня. Я-то болотников сызмальства знал –
