померещилось. Там обычная грязь.
Плинтус: – Там кровь невинно загубленных людей, тех, которым были обещаны золотые горы… Но, может быть, мне и показалось. Я не спорю. Я ведь тоже очень устал. Имею я право устать или нет? Всё живое и даже не живое устаёт…
Офелия: – Мне сейчас не до философии. Я думаю, как нам отсюда выбраться.
Плинтус: – Да-да! Не обращай внимания. Я расслабился только на мгновение. Это иногда со мной случается. Я уверен, что мы найдём здесь и воду, и даже мясные и рыбные консервы… В таком большом селении должно что-то ведь остаться.
Офелия: – Конечно.
Плинтус: – Меня удивляет, Офелия, то, что ты стала вдруг внезапно очень спокойной и уже не капризничаешь.
Офелия: – Я что-то начинаю понимать такое, чего мне не дано было постичь раньше. Да что кричать-то и нервничать? Смысла нет. Надо верить в самое лучшее. Я одного не в состоянии осознать, почему мы с тобой, когда пошли на прогулку, то не взяли с собой мобильные телефоны.
Плинтус: – Мы спешили. Мы старались сделать всё быстро и… незаметно. А потом решили прийти назад, в лагерь, по большой тропе, а не из кустов. Появились какие-то пацанята… мелкие, и они показали нам, куда идти, чтобы вернуться к артистам. И мы пошли. Но совсем не в ту сторону. Почему?
Офелия: – Нас, ты же помнишь, Дмитрий Дмитриевич Калманов, юморист, типа Петросяна, он угостил тебя и меня каким-то очень приятным на вкус, но не понятным вином. Не въехала, что же такое мы выпили.
Плинтус: – Вспомнил. Да, Калманов что-то нам на пикнике возле костра наливал. Но наш не затейливый юморист, который своим задорным смехом заглушает тяжёлые вздохи и выдохи зала, не похож на злодея. Сомневаюсь в том, что он хотел нас отравить. Но я помню, что состояние у меня тогда наступило балдёжное. Мы с тобой не знали, куда идём и что делаем. Когда мы пытались вернуться назад, то увидели широкую тропу. Она была одна такая.
Офелия: – Да, и я вспомнила, что появились какие-то дети и объяснили нам, куда идти. Но, скорей всего, нас направили по неверному пути…. Впрочем, бред! Мы просто не поняли местных ребятишек. Может быть, ни каких детей и не существовало в природе. Всё померещилось. Откуда здесь могут быть дети? Бред! Мы ведь ещё с тобой выкурили по пяточке. Какая-то… мутная химка. Зараза. Никогда я подобным делом не занималась. Чёрт дёрнул! Опять же, подсуетился Калманов.
Плинтус: – Как он о тебе заботится. Верный друг твоего… индейца или, непонятно кого, по-национальности, твоего мужа Иосифа Робертовича Хорошевского. Он, этот пожилой заяц Калманов, очень сочувствует нам и один единственный из многих миллионов людей подозревает, что мы иногда дружим с тобой… организмами. Калманов уже не в первый раз помогает нам с тобой уединиться. Заботливый… Как говорится: «А если это любовь?». На сей раз, он переусердствовал.
Офелия: – Что-то есть загадочное в том, что мы ушли из лагеря, что нас никто толком не ищет сейчас и что, в конце концов, мы отправились гулять совсем не в ту сторону.
Плинтус: –
