наваристым. Крупные раковины виноградных улиток, начиненные крысиным мясом.
Да что там еда – даже дрова для очага надо было покупать! Рене и Гаспар ужасно удивлялись, что надо отдавать два су за жалкую вязанку хвороста. Но берег острова Ре, где за полчаса можно было насобирать гору водорослей, стеблей камыша и выброшенных волной кусков дерева, остался в прошлой жизни.
Потолкавшись у прилавков, Серпентина загрузила мою корзину зеленью, репой, патокой, двумя дюжинами яиц, всучила мне поклажу и устремилась к прилавку мсье Кастеля – мясника, который, по убеждению Серпентины, откладывал ей «лучшие кусочки». По-моему, она себе льстила – что могло привлечь в нашей Серпентине – краснолицей, одышливой и тучной – не то что мясника, а и распоследнего бродягу? И все-таки она каждый раз прилипала к прилавку мсье Кастеля на полчаса – чем я и воспользовалась.
Парижская толпа казалась особенно возбужденной. Я еле протолкалась сквозь толпу в рыбном ряду. Какая-то торговка громогласно поминала Генриха Наваррского:
– Уж какой кобель был наш покойный король Анри… При такой славной, красивой, дородной жене – пялил какую-то кошку драную, эту Габриэль!
– Придержи язык, если не хочешь его укоротить, женщина! – со смешком сказали из толпы.
– Вам бы кто укоротил – чтоб в чужие щелки не лезли! Свой хрен надо держать в узде – это и для королей годится, и для простых смертных!
Подобный выпад вызвал среди мужчин бурю возмущения. Глубокий бас возразил:
– Ты чушь несешь, Катарина! Вандомы – это от Габриэли, когда королевы еще в помине не было!
Торговка подбоченилась:
– Как это не было королевы? А королева Марго? Он был на ней женат, когда наплодил Вандомов!
– Что и говорить, наш король Анри и в королевах, и в любовницах – как в сору рылся! – поддержала ее соседка с еще более пронзительным голосом.
Больше возражать никто не пытался.
Галантерейщики облюбовали северную сторону рынка, и пока я добралась до лент, кружев, шпилек и ниток – изрядно запыхалась.
Корзина резала руку, на ногу наступил какой-то подгулявший подмастерье, но я не успокоилась, пока не обошла всех продавцов, упорно торгуясь. Наконец, один из них согласился расстаться с прекрасной голубой лентой в два дюйма шириной. Торговец божился, что это шелк, и я отдала ему один золотой. Для пущей сохранности я развязала у горла завязки плаща и спрятала ленту за корсаж. Корзину пришлось поставить на землю, и об нее тотчас споткнулся пожилой возчик с кнутом за поясом. От толчка три репки выскочили из корзины и запрыгали по земле, мешая прохожим.
Подхватив корзину, я кинулась за ними, ныряя меж ног и юбок, подняла, одну, вторую… Третья репка – самая крупная и желтая– отскочила от ножищи в громадном деревянном сабо и покатилась за пустой прилавок. Я кинулась за ней. Протискиваясь между прилавков, я зацепилась. Юбка затрещала. Я дернула сильней – в лоскуты! Что скажет тетя!
– Что скажет мамочка,
