tion>Вячеслав Киктенко.
Книга воспоминаний «ПАМЯТИ БЛИЗКИХ»
СОДЕРЖАНИЕ:
Валерий Антонов
Арсений Тарковский
ДУГА ТИШИНЫ (Киктенко-Артёмов)
Ирина Полянская
Тряпкин и ещё…
Николай Глазков
Лев Ошанин (и «Ошаннскй краб» – в отрывке)
Китоврас (Юрий Кузнецов)
О Гусеве (о стихах Владимира Гусева)
«Тупик Пименова» (воспоминание о Литинституте)
Венок Булгакову
«Шаг тишины» (Юрий Андрианов)
………………………………………………
Валерий Антонов
Один глаз – ярко-зелёный, другой – голубой. Кудрявая светло-ржаная шевелюра на поистраченной временем и обстоятельствами башке. Хромой, как Байрон, умнющий, как Сократ, неуступчивый, порою до цинизма, как Диоген, – мелкоростый, щупленький, но громогласно басистый кержак, выходец из Бийска, Валерий Александрович Антонов…
Уже гораздо позже другой замечательный поэт Евгений Курдаков
(Царствие ему Небесное) мне признавался:
– «Знаешь, когда я зашёл впервые в редакцию журнала «Простор», – в учреждение хотя и творческое, но всё же не лишённое, как всякая контора, неистребимого привкуса бюрократизма, сразу бросилось в глаза вот это – маленький человечек с пышным одуванчиком редеющих волос, с огромным лбом и пронзительным взглядом. Этот маленький человечек не терпящим возражения басом отчитывал какого-то, видимо, не шибко состоятельного литератора. Я никогда не бывал там прежде, не знал никого из пяти или шести сотрудников, сидящих за своими столиками в огромной комнате, но сразу понял – «Это – Поэт. Мне – сюда…»
Я пришёл к нему намного раньше, ещё школьником. – Мы с Антоновым жили в Алма-Ате, в отличие от Усть-Каменогорца Курдакова, и ничего, кроме единственного русского журнала «Простор», располагавшегося в роскошном доме Союза писателей Казахстана, тогда не знал. Принёс потрёпанную рукописную тетрадь с чудовищной поэмой «Русь» и несколькими лирическими стихотворениями в конце.
Антонов устало и грустно глянув на меня, пригласил в холл Союза писателей для спокойного разговора. Как у меня билось сердце – не передать. Я же написал великую поэму! Эпопею, можно сказать. И решился показать её миру. Всему миру!..
И сейчас понимаю, что в этой бредятине были оригинальные строки, образы. Помню, особенно гордился тем, что главный герой поэмы – Великий Мамонт – брёл сквозь века, нанизывая на гнутый бивень луны кольца веков… или о всеобщей беде русского народа:
«…есть и ещё властелин твоих судеб,
Циник, поэт и бунтарь,
Спиртом зовут его русские люди —
Царь!»
А в конце, как апофеоз поэмы «Русь», предлагалась грандиозная грёза – а что, если поставить на Красной площади в Москве памятник главной кормилице Руси – Корове!
Антонов разнёс в пух и прах поэму, несмотря на все попутные в ней находки. Разносил он тихо и грустно, видя трагические мальчишечьи глаза, и понимая, что мальчишка этот в сущности хочет создать что-то Великое, и по главной сути родственное ему самому. Но… «Платон мне друг…».
Убитый, уже поднявшись со стула, я хотел было уходить, но какая-то природная злость (или остатки гордыни) напоследок всё же заставила меня пролепетать потерянно:
– «Поэма не получилась… я понял… а стихи?..»
– Какие стихи? – Удивленно спросил мэтр (он тогда казался мне стариком, этот сорокалетний мужчина)
– «Как какие? Лирические. Там, в конце тетради, после поэмы…»
– «А давайте поглядим!..».
И он начал лихорадочно перелистывать потрёпанную тетрадь. Позже я понял (да и сам он потом признавался), что не прочтена им была и половина поэмы, писанной корявым почерком, который я и сам иногда не могу разобрать. Он начал читать, напряжённо вглядываюсь в строки, и стало происходить чудо. Из усталого грустного человека словно бы вынырнул совершенно иной. Этот иной был подтянут, азартен, он вдруг начал раскачиваться и кивать головой.
Тут я поневоле вспомнил знаменитого тренера по футболу Лобановского – он так же, следя за игрой, сидя раскачивался, кивал головой сверху вниз, а потом – иногда – свирипел и возмущённо качал ею вправо-влево.
В итоге я, мальчишка старших классов средней школы, был удостоен того, о чём мечтали и маститые литераторы – подборки в крупнейшем, знаменитом на весь Советский Союз журнале, основанном аж в 1933 году. К великому сожалению, журнал угасает ныне, и даже, ходят
