издевательства и унижения, каким обычно подвергают молодых солдат недалёкие умом старослужащие. Он не сломался и выстоял, и не принял эти дикие «правила» казарменной жизни, насаждаемые с попустительства ротных начальников отпрысками бывших бандеровцев. Он был вырван из привычной гражданской жизни и уже целый год наблюдал её со стороны. В нём зародилось и жило то новое для него осознание, что он лишён прежней свободы и многих прав и что положение его в данный момент, вероятно, не многим отличается от положения заключённого в тюрьму (отличие только в одежде и в праве носить оружие). И всё это вместе взятое было для него большим испытанием, которое надо было выдержать. Он уже научился главному – самые тяжёлые моменты службы пропускать сквозь себя, как воду сквозь сито, как будто не замечая всего того тяжёлого, что неслось и наваливалось на него. Такой подход помогал выжить и не потерять человеческий облик. Армия сбросила с него розовые очки иллюзий и показала жизнь в её подлинном свете, где он был никем и где нужно было только выживать.
Но как бы там ни было тяжело, он всё же любил армию и был благодарен ей за то, что она за короткий срок научила его тому, что другим приходиться осознавать в течение жизни.
Во вторник, в конце рабочего дня, когда офицеры уходили домой, Сергею позвонили из строевой части и сообщили, что на его имя получена телеграмма. За несколько минут Сергей добежал до почты и получил телеграмму. В ней было написано: «Тяжело болен отец Полынина Сергея. Инфаркт. Прошу отпуск. Райвоенком Читалов. Наличие печати подписи военкома удостоверяю оператор телефонной связи Глушкова».
Впервые за службу у Сергея беспокойно забилось сердце. Однако рабочий день был закончен, офицеры разошлись по домам, и оформление документов пришлось отложить на завтра.
На следующий день до обеда Сергей оформил все документы и в час дня уже сидел в поезде «Гродно – Москва».
Целый год он думал и представлял себе, что когда сядет в поезд и поедет домой, то будет всю дорогу смеяться от радости, но в жизни оказалось всё по-другому. Никакой особенной радости он не чувствовал, что поначалу казалось ему очень странным. Тревожный текст телеграммы не выходил из головы и подавлял радостные эмоции, связанные с тем фактом, что он едет домой. Он получил отпуск на десять суток, включая дорогу, и понимал, что через десять дней ему придётся сюда вернуться, и возвращение это будет тяжёлым. О том, что возвращение будет непременно тяжёлым, он знал, – об этом рассказывали те, кому пришлось испытать это на себе…
Он смотрел в окно на летящий назад однообразный бесконечный равнинный пейзаж, на унылые почерневшие деревеньки, наспех сколоченные после войны, на разбитые дороги, шлагбаумы, голые поля, на заросшие травой, но ещё заметные ломаные линии траншей и окопов, и думал о том, что если бы из тюрем стали отпускать заключённых в отпуск, то вряд ли кто-то из них добровольно вернулся бы назад. А ему через десять дней придётся возвращаться, и эта мысль его долго не отпускала.
