дальше в кедры. Мы с Лаоном любили растирать мяту в ладонях, пока те не пропитывались ее запахом. Разыскивали ее по всей округе или крали из сада Тесси. Смеясь, я напускала на себя важный вид и, провозгласив себя леди из Лондона, мазала мятой за ушами.
Среди деревьев стояла круглая башня, слишком маленькая, чтобы вместить больше одной комнаты.
Висевший над головой маятник солнца придавал камням цвета слоновой кости теплое сияние. Часть башни соединялась с замком узким крытым мостиком. Тот был не из белых камней, а из красного кирпича. Курьезно, конечно, но, пожалуй, не страннее остальной части сада. И, как и весь он, башня казалась застывшим мгновением, которое создала фантазия давно умершего монаха. Я представила, как тень его дрожащих рук ложится на крышку колодца и гладкие бледные камни.
Дверь была слишком велика для башни. Оскаленный молоток позеленел от времени и запачкал мне руки.
Я заглянула внутрь.
– Эй! – мой голос эхом отозвался в каменной зале.
Я осторожно толкнула дверь, и та тихонько скрипнула.
В неподвижном воздухе ощущался привкус меди. Я чувствовала себя так, словно вскрыла древнюю гробницу и вдохнула затхлый дух прошлого.
Солнечный свет лился в окна и пронзал висевшую в этом мнимом безвременье пыль. В дальнем конце залы, за сломанными скамьями и опрокинутыми канделябрами, располагался слегка утопленный в стену алтарь. На нем стоял запрестольный образ – тройная рама из потускневшего золота казалась пустой, цвета панно размыло рекой времени. Их поверхность покрывала многолетняя сажа и грязь от свечей и ладана. Тени укрыли все, кроме позолоченных нимбов над ликами.
Лишь их святость уцелела.
Я медленно двинулась к алтарю, зачарованная разрушением, которое претерпела часовня. На опрокинутых скамьях остались шрамы от тяжелого лезвия. Наверное, от топора.
Меня пробрал озноб, когда я задумалась о том, кто способен был осквернить это место. Быть может, папист? Не верилось, что руки, сотворившие подобное, могли предвещать мне и брату что-нибудь, кроме беды.
На полу, рядом с чашей для причастия, темнело зловещее пятно. Возле опрокинутого престола на голых камнях валялись потрепанная Библия, серебряное блюдо, облатки и подсвечники.
«Делайте это в воспоминание обо Мне» [25].
Я была не настолько очарована новыми веяниями в богословии, чтобы считать облатки сакральными вне обряда, но все же оставлять их в пыли и грязи выглядело неправильным. Может, они и не плоть Христа в буквальном смысле, но на них Его прикосновение. Они больше, чем просто хлеб.
Я подобрала Библию. Из нее были вырваны страницы. Ледяные пальцы страха вновь сжали мне сердце.
Шагнув ближе к сиротливо стоявшему запрестольному образу, я подумала, что могу разглядеть на центральном панно распятого Христа, а у его ног фигуры трех Марий, прижавшихся друг к другу. На левом панно окруженный ореолом Христос в Гефсиманском саду на коленях умолял Отца Небесного избавить его от
Лук. 22:19.
