аю. Какой-то злой рок тянет меня в те места, которые нормальные люди за версту обходят. И никогда не угадаешь, где и когда снова попадешь в переделку.
Вот что я скажу: чтобы ничего не случилось, надо всегда и во всем следовать законам, распоряжениям, приказам, кодексам и инструкциям. Вести себя, как в инкубаторе, где все четко расписано – когда ты обязан быть яйцом, когда цыпленком, когда бройлером и когда окорочком. Всегда! Даже если под крыльями – восемьсот метров, и солнце сияет над голубой чашей моря, и хочется петь от чувства свободы и власти. И тем более когда в наушниках раздается голос руководителя полетов:
– Полсотни второй! Заканчивай!
А я что сделал? Я опустил руку на рычаг газа и надавил кнопку связи.
– Понял, возвращаюсь.
Но что было потом? Потом я лег на правое крыло, по широкому кругу облетая мохнатые горы, опутанные нитками дорог и рек; плоскую, как наковальня, набережную, рассыпанные в кипарисовых зарослях особняки. Конечно, надо было сразу взять курс на аэродром, но я растягивал удовольствие и приближался к посадочной полосе по принципу бешеной собаки, для которой, как известно, семь верст не крюк. Двух полетов в неделю мне было слишком мало, но на большее не хватало времени и денег. Положенные мне сорок минут в тот день вообще показались мгновением – наверное, сказалось ожидание предстоящего праздника на центральной набережной. Там будут отмечать День города, соберется несколько тысяч человек. И вино будет литься рекой. И мы с Ириной будем танцевать до глубокой ночи… Разве прочувствуешь как следует полет, когда голову заполняют такие волнующие перспективы?
Я с неохотой убавил газ, выпустил закрылки и шасси. Спортивный «Як» опустил нос, пошел на снижение. Казалось, что голубое полотно моря раздувается подо мной, словно огромный пузырь из жвачки. Таким я часто видел его во сне: огромным, чистым, окутанным нежной дымкой, пропитанным ослепительным солнечным светом и родниковым небом – я парил в нем, словно птица, кувыркался, пикировал вниз и снова взмывал вверх…
Мне вдруг остро захотелось пережить эти чувства в реальности. Не думая о последствиях, я прибавил газу и взял ручку управления влево, направляя самолет в сторону размытой полоски, где море сливалось с небом. Я не просто отклонился от курса. Я нагло вышел из коридора, в котором были разрешены тренировочные полеты. Я попрал все существующие летные инструкции, цинично оскорбил дисциплину и стал вольным летающим объектом – будто истосковавшаяся птица вырвалась из клетки, оборвала привязанную к ноге веревку и взмыла в небо. Подо мной морщилось, словно шагреневая кожа, бескрайнее полотно моря. Корабли и катера, будто стальные перья, оставляли за собой белые пенистые запятые. Чайки, качающиеся на волнах, напоминали рассыпанный по ткани бисер. Испытывая восторг от головокружительной свободы, я продолжал лететь все дальше и дальше от берега, и вскоре его контуры размылись, поблекли, и уже нельзя было ответить наверняка, что это прилепилось к горизонту – горы или облака. Руководитель полетов молчал. Наверное, он на некоторое время забыл обо мне, о самом дисциплинированном и прилежном ученике аэроклуба, полагая, что я приближаюсь к посадочной полосе, что земля уже услужливо подкладывает под колеса моего самолета укатанную дорожку. А я, дурея от своей выходки, все глубже увязал в манящей синеве, и великолепие чистого пространства пьянило меня, точь-в-точь как во сне.
Убедившись, что вокруг меня только море и небо, а мой взгляд не оскорбляют признаки цивилизации, я издал восторженный вопль и отправил самолет в крутое пике. В груди захолонуло от невесомости. Я взял ручку на себя, выполняя «горку», прибавил газу и, борясь с перегрузкой, сделал «бочку», потом «восьмерку» и снова «бочку»… Небо и море сменяли друг друга над прозрачным сводом фонаря. Голубая планета послушно вращалась вокруг меня. Крылья скользили по теплому воздуху, как дельфины по волнам. Я повторял все то, что видел во сне…
Впрочем, довольно! Всему должен быть предел. Я еще раз опрокинул самолет на левое крыло, заставив гигантскую чашу моря зависнуть над моей головой, сделал прощальную «восьмерку» и начал выходить на обратный курс. Рокот мотора внезапно затих, и я подумал, что нечаянно задел локтем рычаг газа. Схватился за него с той нервной озлобленностью, с какой наездник хватается за арапник, чтобы огреть непослушного коня, но рычаг по-прежнему стоял на максимальных оборотах. Стрелка тахометра тем не менее падала вниз и наконец замерла у цифры «0». Впервые я услышал свист ветра, находясь в пилотской кабине, и удивился этому звуку – было похоже, что в сильный шторм я сижу в хлипком кафе «Ветерок» на набережной, и дует, сквозит, свистит изо всех щелей… Самолет затихал, слабел, его нос опускался вниз, и только тогда – не знаю, сколько прошло времени, – я осознал, что заглох двигатель, и это предполагает большие неприятности для летчика. Не могу сказать, что я испугался. То, что произошло, было настолько неожиданным для меня, что я скорее испытал досаду. Попытался запустить мотор, но ничего не получилось. Поверхность моря приближалась намного быстрее, чем во мне росло чувство опасности. Я вдруг растерялся, не зная, сообщить ли руководителю полетов
