p>
Рождественская неделя закончилась, и настало время разбирать новогоднюю ёлку. Мама сняла с её макушки серебряный шпиль и принялась за яркие блестящие шары. В годы маминого детства на ёлку вешали игрушки – маленьких кошечек, собачек, петушков, свинушек, ушастых зайчат, снегирей с малиновыми грудками, рыжих лисичек, серых разбойников волков, топтыгиных с балалайками, хвостатых белочек с орешками, или даже каких-нибудь заморских зелёных какаду, или крокодилов. Привязывали на белых ниточках картонные часы и домики, хлопушки, раскладные бумажные шары, и обязательно – конфеты и мандарины. Украшали колючие ветки старательно вырезанными самоделками из бумаги и фольги – голубками, балеринками, самолётиками, и множеством снежинок и звёздочек. Опоясывали ёлку дождём, бусами, красочными вымпелами, флажками со сказочными или поучительными картинками, и самостоятельно склеенными из бумажных колечек, рвущимися, непрочными, всех цветов радуги цепочками. И непременно, кроме вечно гаснущей электрической гирлянды, с облупившимися и подкрашенными акварельными красками крохотными лампочками, надёжно цепляли на железных зажимах к самым крепким еловым веткам белые или цветные, прямые или витые, но настоящие, пожароопасные стеариновые свечки. Крестовину и ствол ёлки под нижними лапами укутывали, будто снегом, белой ватой и водружали румяного деда-мороза и снегурочку. А дальше за ними, в этих ватных сугробах, кто во что горазд каждый норовил разместить всё, что обязательно должно было участвовать в празднике, но никак не вешалось на ёлку: нарядную куклу, паровозик, голого целлулоидного пупса, плюшевую макаку без уха и в клетчатых трусах, таинственного звездочёта, злющую бабу-ягу в ступе, пластилиновых животных, зверьков, человечков, или даже свинченный из железного конструктора подъёмный кран.
Но время всего этого буйного разнообразия ушло вместе с пахучими, смолянистыми ёлками. Вместе с наряженными в красные халаты и колпаки, в красные носы, седые бороды, брови и усы, своими или соседскими, весёлыми тётями, с пугающими, низкими, притворными голосами. Вместе с такими желанными наволочками за их спиной, в качестве мешков для подарков, и обёрнутыми в серебряную фольгу, громко стучащими по полу дедушкиными палками, в качестве страшных и всемогущих, волшебных посохов. И вместе с канувшим навеки в скудное сладостями прошлое, большим и радостным детским праздником «объедания ёлки», перед её торжественным выносом на улицу и втыканием в белоснежный сугроб.
Неживые ёлки принято было украшать только шарами, дождём и гирляндой.
Мама разложила снятые украшения по коробкам. Затем разобрала на три части и упрятала в длинную упаковку пластмассовую зелёную красавицу. Осталась последняя коробочка – для набора «Дед-мороз и снегурочка». Модный, но несуразный дедушка был с огромной головой и неподъёмным мешком на тщедушном, согбенном тельце. Снегурка была в коротенькой шубке, без косы, с вывернутыми, алыми губами, и в отличие от согнутого дедушки, тонкою волною стремилась вверх, как отражение в кривом бракованном зеркале.
На месте, где недавно стояла ёлка, осталась только разноцветная лошадка. Конь был нормального сложения, только маленький – с кошку. Не конь, а коник. И несовременный, как будто бы из времён ярмарок, скоморохов, матрёшек и петрушек, – белый с коричневыми гривой и хвостом, чёрными губами, глазами и копытами, и с красными, яркими, в радужных кольцах яблоками на спине, шее, боках и груди. Его поставили под ёлку, приезжавшие в гости на Рождество, деревенские бабушка и дедушка. Но ещё раньше, на новый год внуку подарили компьютер с разными стрелялками, трещалками, звенелками, завывалками, громыхалками, сопелками, свистелками и даже скрежеталками.
– Вадик, а тебе игрушка лошадка нужна? – спросила мама.
– Меня опять убили! Это из-за тебя! – невидимый за спинкой компьютерного кресла, и ничего не понявший, и даже ничего не расслышавший из-за воя и грохота компьютерных бомб и снарядов, ответил Вадик.
– «Конь кавалерийский», – глядя на новую магазинную наклейку на шее лошадки, с удивлением прочитала мама. – Наверное, это какая-то ошибка. Какой-то этот конь не кавалерийский. И безвкусный. Рыночный. – И рыночный, а скорее даже ярмарочный коник, полетел в огромный полиэтиленовый мешок, но не для игрушек, а для мусора.
Бедную, выброшенную, никому не нужную, старомодную игрушку долго таскали в полупрозрачном мешке по квартире, в которой не было ни штор, ни занавесок, ни тюля на окнах, ни люстр, ни шкафов, ни тумбочек, а только стойки, бары, жалюзи, подвесные потолки, неоновые подсветки, и краска с крошкой на стенах вместо обоев. В общем, никакой домашней обстановки, один интерьер – как в кафе. На коника наваливались конфетные фантики, подарочные коробки, упаковки от чипсов и сухариков, старые календари и даже сказочно красивые, но смятые или разорванные поздравительные новогодние и рождественские открытки. Но хуже всего оказалось в кухне, – в мешок полетели объедки, очистки, корки и корочки, огрызки и огрызочки, пивные и лимонадные
