к ребенку спиной и потом вдруг остановился; он тотчас же сделал очень серьезное и испуганное лицо и, наверное, начал бы плакать, если бы я не обернулся к нему. Тогда его лицо тотчас же повеселело и он начал улыбаться. Всем известно, как обыкновенно сильно боятся больше взрослых дети всякой темноты и всего неизвестного им. Как пример я могу привести, что раз я повел вышеупомянутого ребенка, когда ему было 2 и 1/4 года, в зоологический сад, где он с удовольствием смотрел на всех животных, которые походили на известных ему, как, например, на оленей, антилоп и всех птиц, даже и страусов, но очень испугался больших животных в клетках. Потом он не раз говорил, что с удовольствием пошел бы опять туда, но не желал бы только видеть «животных в домах», и мы не могли дать себе отчета в этом страхе. Не имели мы права предполагать, что неопределенный, но вполне действительный страх детей, вполне независимый от опыта, представляет собою последствие действительных опасностей и глупого суеверия старых, диких времен? Это вполне согласуется с тем, что мы знаем из унаследования ранее очень ясно развитых признаков, что такой страх появляется в ранний период жизни и исчезает впоследствии.
Что касается приятных ощущений, то должно признать, что дети чувствуют удовольствие при сосании, о чем свидетельствует и выражение их блуждающих глаз. Мой ребенок начал улыбаться сорока пяти дней, другой – сорока шести дней, и улыбка ясно указывала на удовольствие, так как глаза блестели, и веки слегка прищуривались. Эта улыбка появлялась преимущественно тогда, когда ребенок видел мать, и поэтому, вероятно, была духовного происхождения, но он улыбался в это время и даже в продолжение некоторого времени позднее, вследствие какого-нибудь внутреннего приятного ощущения, потому что не существовало ничего иного, что бы могло возбудить или веселить его. Когда ему было сто десять дней, его чрезвычайно забавляло, если ему на лицо клали передник и потом вдруг отнимали; равным образом забавлялся он и тогда, когда я вдруг открывал свое лицо и приближал к его лицу. Тогда он испускал легкий крик, который был началом смеха. Здесь неожиданность была главною причиною удовольствия подобно тому, как удовольствия же доставляют неожиданные остроумные выражения взрослых людей. Я думаю, что недели за три или четыре перед тем временем, когда его стало так забавлять внезапное открытие лица, легкое ущипывание его носа или щек казалось ему хорошей забавой. Я сначала удивлялся, что ребенок немногим старше трех месяцев уже понимает шутку, но стоит только припомнить, как рано уже начинают играть щенята и котята, и тогда мы не увидим в этом ничего удивительного. В 4 месяца уже ясно было видно, что он с удовольствием слушает игру на рояле, так что это, очевидно, казалось первым признаком эстетического ощущения, если только не считать за такой признак заманчивость для него пестрых красок, проявившуюся еще ранее.
Привязанность к людям появилась, вероятно, очень рано, если судить по тому, что ребенок начал улыбаться лицам, ходившим за
