брезгливой нежностью, не препятствовали, и даже отгоняли от Розы левых ухажеров. Но Чика куда-то делся (был закопан на местном кладбище под деревянным столбиком с номером спустя четверо суток, как добрался в сестринской до шкафчика с лекарствами и сожрал сорок пять ампул барбамила вместе со стеклом). Бедный Розочка остался на растерзание отделению.
А голоса всё мучили, всё диктовали, и Роза, забывший, как писать буквы, вынужден был проговаривать тексты, чтобы они не распались в небытие. Такова теперь была его работа.
– Не грусти, Розочка, – тихо сказал ему Руслан, проходя в палату – близился отбой.
С продавленной койки юноша рассеянно наблюдал, как молится Лысый: молчаливый дед с военной выправкой, появившийся совсем недавно. Как и положено, утром и вечером он шагал по «греческому залу», днем усидчиво клеил конверты на трудотерапии (от чего Руслан все время отлынивал), размеренно хлебал за завтраком жидкую овсянку с кусочком масла, в обед – жидкий же супчик, и снова овсянку, но уже без масла, – за ужином. А перед сном вставал на колени и подолгу молился, размашисто крестясь. И – о чудо – ни санитары, ни «блатные» ему в этом не препятствовали.
Налюбовавшись истовыми поклонами, Руслан повернулся к лежащему на соседней койке Джигиту и спросил:
– У тебя цикла есть?
Цикла была и Джигит выделил от щедрот аж четыре колеса. В эту ходку в дурдом ему повезло: врачи обнаружили у него ярко выраженную циклодольную зависимость, потому и пользовали уменьшающимися дозами этого снадобья, вперемешку с препаратами, подавляющими эйфорию. Возможно, это эффективный способ лечения, но доктора плохо знали здешние нравы. Ушлые пациенты прятали под язык всю два раза в день выдаваемую горсть таблеток, делая вид, что глотают. Потом в палате колёса выплевывались и сортировались: «плохие» выбрасывались, а «хорошие» потреблялись. В последние дни Джигиту давали по восемь таблеток циклы, и он очень горевал, что скоро доза ещё уменьшится.
Руслан не очень увлекался таблетками, но сейчас ему необходимо было чем-то одурманиться – чувствовал: вот-вот накатят мысли об отце. Все эти полгода, сперва в следственном изоляторе, а потом здесь, яростно боролся с памятью о крови, о топорике, об укоризненном глазе… Иной раз это удавалась, но чаще – нет. Так что теперь он охотно проглотил всухую три таблетки, оставив одну на поддержание эйфории, чтобы она как можно позже выродилась в отвратительную нутряную дрожь и тревогу. Он даже подержал их чуть во рту, чтобы ощутить сладковатый привкус. Ещё очень хотелось есть – кормили тут мало и плохо. А цикла подавляла аппетит. Правда, полночи не удастся уснуть, но это и без таблеток обычное дело.
– Дай циклодола, – проскрипело рядом.
Он не заметил, как к койке подошел Розочка – его воняющее застарелой мочой ложе было в палате хроников, недалеко отсюда. Хотя, фактически, всё отделение представляло собой одно огромное помещение, разделенное неполными перегородками на отсеки, приличия ради именуемые палатами.
Розочка,
