описан суровый, жестокий мир вокруг: заедают вши в кутузках, садисты-врачи от всех болезней лечат клистирами, офицеры орут и дают зуботычины, грозят расстрелами военно-полевые суды, а главное – впереди окопы и русская шрапнель. Однако везде, куда заносит Швейка, он создает другой, маленький мирок, по-домашнему уютный, противостоящий внешнему, нелепому и абсурдному. «Вахмистр закурил трубку, дал и Швейку набить трубку, ефрейтор подкинул дров в печку, и жандармское отделение превратилось в самый уютный уголок на земном шаре, в теплое гнездышко. Спустились зимние сумерки. Наступила ночь, время дружных, задушевных бесед». (Надо только пояснить, что в данном эпизоде Швейка подозревают в шпионаже и ему грозит виселица.) В этом мире царит простой здравый смысл, ведутся задушевные беседы с соседом по нарам о прелестях мирной жизни, о прогрессирующем слабоумии императора Франца Иосифа, в нем порой закатываются настоящие пиршества, если повезет стянуть еду и выпивку с офицерского стола. Здесь можно безопасно позубоскалить над начальством, прикинувшись круглым идиотом. Перспективный план тоже ясный и безоблачный – при первой возможности сдаться в плен к русским. И девиз этого мира, разумный и бесспорный: «Жить можно, бывает гораздо хуже!»
Вот это и есть сопротивление по-швейковски: не баррикады, не бунт «бессмысленный и беспощадный», а при всех внешних обстоятельствах своя жизнь, свой мир, не героический, но неуязвимый. У вас – Франц Иосиф и Брежнев, подпоручик Дуб и партсобрания, а у нас – здравый смысл, юмор и кнедлики. У вас своя компания, а у нас – своя. Вы сильнее, а мы – живучей! Вот такое «покорное непокорство», «непротивленческая несломленность».
А насколько «швейковина» соответствует чешскому характеру? Хоть и приходилось слышать мнение, что многие в Чехии недолюбливают роман Гашека – якобы в нем он надсмехается над чехами, выставляет их в глупом свете, – я думаю, это они зря. Еще сам Гашек беспокоился, что не все понимают его Швейка. «Не знаю, удастся ли мне достичь этой книгой того, к чему я стремился, – с грустью признавался Гашек. – Однажды я услышал, как один ругал другого: „Ты глуп, как Швейк“. Это свидетельствует о противоположном». И если слово «героический» трудно применить к спокойному, уравновешенному чешскому характеру, так что ж с того. Сами чехи о себе говорят: чешские люди – хорошие люди, но не борцы.
А ведь в давние времена чехи были совсем другим народом – крайне воинственным и непокорным. Чуть что не по ним – тут же врывались в госучреждения и выкидывали из окон верхних этажей неугодных чиновников. Даже шутка появилась о чешском национальном виде спорта – швырянии из окон. Даже термин этому явлению придумали – «дефенестрация». При своей врожденной боязни высоты тут уж я никак не соглашусь с Петром Вайлем, который умилительно называет эту казнь «… домашняя, вроде уборки квартиры», – по мне так гуманнее дубиной по голове. После первого такого швыряния разразились жестокие и опустошительные гуситские войны, когда табориты, ведомые свирепым и талантливым
