женщины. И что бы она ни рассказывала, не имело ровно никакого значения, ибо к следующему разу они все благополучно забывали.
Мириам не могла с точностью сказать, когда это началось, но за десять лет ее брака с Бернардом Венгером круг их друзей и знакомых выдавил из себя заурядную публику. На их место пришли люди из «интересных» областей: режиссеры, писатели, актеры, художники, один бывший муниципальный советник и его ваяющая жена, директор некоего культурного заведения, музейный хранитель, женщина, ведавшая приобретением зарубежных документальных фильмов для кинофестиваля… Все они без исключения лучились восторгом от ощущения собственной значимости. По негласному уговору считалось, что они более или менее на одном уровне. То есть им не было необходимости выказывать друг другу свое превосходство, а единый уровень позволял им зевать и когда жена одного из них рассказывала, что несколько месяцев назад начала изучать испанский.
Среди них она чувствовала себя даже незначительнее домашнего животного. Ему бросают мячик, и он приносит его, послушно и аккуратно кладет на колени хозяину. Мириам часто слышала себя со стороны, когда отвечала им. Вопросы всегда были одни и те же. Всегда вежливые. О детях, об отпуске. Она слышала свои ответы, но собственный голос, чужой и неузнаваемый, доносился как бы со стороны, как объявления на вокзале о задержках поездов. Задав два-три таких вопроса, писатель, актер или скульптор решали, что отдали дань вежливости, и удалялись от нее в поисках собеседника своего уровня.
– Я возьму «СЕАТ-Ибицу». – Наконец подошла ее очередь, и она положила на стойку права и кредитку.
5
– У вас два новых сообщения и одно уже прослушанное, – услышала Мириам в трубке голос женщины-оператора, когда Санлукар остался позади и она ехала по дорожным указателям в сторону Чипионы.
Движения на двухполосной трассе почти не было. Справа порой возникал голубой кусочек Атлантического океана в промежутке между поросшими кактусами и репейником холмами, слева расстилалась монотонная бесконечность, кое-где прерываемая автовъездами, красиво окаймленными с обеих сторон невысокими каменными стенками и ведущими, как предполагала Мириам, к cortijos, крестьянским хозяйствам, где производится херес. Один раз она заметила уединенную ферму на вершине холма, в окружении пальм, белую на фоне ярко-голубого неба и расположенную подальше от дороги, что недвусмысленно говорило всем остальным: оставьте нас в покое.
– Мириам… – Все нюансы звуков, предшествовавших записи, заглушались ревом спортивного мотора «СЕАТ-Ибицы». Мамин голос звучал еще глуше, чем вчера, и она невольно подумала о черном ободке траурного конверта. – Мириам… я пытаюсь разобраться, почему ты не звонишь, но… у меня не получается. Мы с папой беспокоимся из-за… ну, в общем, что тут нам Бен рассказал, как ты… как ты, ну, уехала…
В наступившей, несомненно тонко рассчитанной и долгой паузе, которую позволила себе мама, Мириам на чем свет
