похожими лицом – они и правда были братья, варяги, их звали Рагнвальд и Игнвальд, – пошел ее провожать в знак своего уважения.
– Ну а что же ты, ведунья, в награду хочешь? – окликнул Прекрасу Ивор, когда она уже собиралась выйти со двора святилища.
– Награду? – Она обернулась и словно бы даже удивилась.
– Само собой. Ты же… князю моему жизнь спасла.
Прекраса помолчала. Что они могут дать ей? Какая награда ее порадует сильнее, чем это счастье – знание, что Ингер будет жить и что это она помогла ему выбраться из черной пасти Марены?
– Вот что… Когда князь молодой оправится… пусть сам мне награду определит, – сказала она наконец.
– Но как же, коли ты уходишь? Дождалась бы уж…
Прекраса улыбнулась, едва не смеясь над его недогадливостью.
– Не беда, боярин! Как тронется князь в обратный путь, меня не минует.
Она вежливо поклонилась – обычная миловидная дева с длинной светлой косой, в опрятной белой вздевалке, с двумя тонкими колечками на красном тканом очелье, – и плавной походкой тронулась прочь. Ивор смотрел ей вслед, пока она и долговязая фигура Ратислава с двумя провожатыми не скрылись из глаз. Идет – словно лебедь плывет. Однако в вежливой ее речи звучала та же предопределенность, как во всяком предсказании. Куда ни пойдешь, а судьбы своей не минуешь, будь ты хоть князь, хоть кто…
По дороге из небесного багрянца, которым одела реку Великую вечерняя заря, возвращалась Прекраса домой в Выбуты. Она выехала из Плескова после полудня – проспала зарю, наконец освободившись от тревоги. Вверх по течению ей все время приходилось грести, и она порядком устала. Даже останавливалась на полпути отдохнуть и поесть: Лайна по приказу княгиня дала ей с собой печеных яиц и репы. Прежнее возбуждение ушло, Прекраса чувствовала себя разбитой: сказались дни, полные волнений, и ночи некрепкого сна в чужом месте. До знакомой ивы, ввиду выбутских изб и дворов, она добралась чуть живая.
Привязав долбушку, заглянула в дупло – гребень Гунноры исчез. Прекраса так и знала, что его найдет тот из семьи, кто придет поверить долбушку. Но прежде чем идти домой, прилегла на траву под ивой и прикрыла глаза. Перед последней частью пути ей нужно набраться сил. Ее будут бранить, это уж хоть глаз поставить, – как говорил Ратислав. А она так и не придумала, чем объяснить дома свое отсутствие – не до того было. Можно ли рассказать всю правду? Нет, совсем всю никак нельзя. Но хотя бы часть: про «русалочий цвет», про обещание берегини помиловать Ингера? Она одержала победу над Мареной, ей есть чем гордиться. Это утешало – Ингер спасен, и нужды нет, что дальше будет с ней самой. Теперь она снова увидит его, когда он поедет назад: живой и здоровый, к власти и славе, а не холодный и безгласный, с остывшими устами и погасшими очами, на санях к краде погребальной.
Лицо Ингера стояло у нее перед глазами: перед уходом она прокралась в обчину и еще раз взглянула на него. Он спал, но дышал ровно, не был ни красен, ни слишком бледен.
